Маленькая богиня зачастую пользовалась последними двумя качествами своего помощника не на пользу гармонии мира, а для личного увеселения. Например, дабы проучить хулиганов, злобных людей, недобрых. Двенадцать Статей Мира запрещали это делать категорически. Но, разве ж богине может кто-то указывать…
А Мунму и счастлив был. Характер у него был тот ещё тростниковый сахар… Дерзкий, ядовитый на язык, весь под стать своей хозяйке. Те, кто недолюбливал парочку, поговаривали, что у Мунму «ещё четвёртый палец не отрос», маленький он мол ещё, глупенький. Мунму бесился, пока маленькая богиня, покатываясь от смеха, в лицах рассказывала ему, что про него говорят обиженные.
– Не обиженные! Не обиженные!! – топал всеми четырьмя маленькими лапками Мунму, топорща в разные стороны взъерошенные усы. – Они сами все виноваты! Не обижал я их, а привёл в равновесие чашу Мироздания! Никакой благодарности от этих двуногих смертных! Если бы они сначала думали, перед тем как сделать! Если бы они не делали того, чего делать не надо! Сами виноваты! А до моих пальцев им вообще не должно быть никакого дела! Это мои пальцы! Да я старше их всех, вместе взятых! Мне уже 1119 лет! До совершеннолетия какой-то год!
– Да успокойся, Мунму! – улыбалась маленькая богиня. – Ты же знаешь, смертные, это особые создания. Ни ума, ни логики, ни совести.
Тогда Мунму выдыхал тонкую струйку синего пламени в течение ровно 327 секунд, и менял цвет с жёлтого (признак бессильной ярости) на ярко-рыжий (цвет его нормального состояния). Маленькая богиня приглаживала его длинные усы, и заплетала их в тонкие косички.
– Что я тебе, ши-тцу, что ли… – ворчал Мунму, но блаженно прикрывал огромные карие глаза, и замолкал.
Маленькая богиня сидела на краю утёса, покачивая ножками в крохотных сандалиях. Шёлковые одежды струились по обрыву мягкими волнами. Через год у Мунму отрастут четвёртые пальцы, он сможет держать Ёиджу. Конечно, будет безмерно собой гордиться, и на несколько месяцев станет невыносимо хвастлив. Надо будет у него эту драконью державу спереть, думала маленькая богиня. Пусть побесится…
Вселенная № два. Или «Вересковая ведьма»
Поле вереска… Порывы осеннего ветра разгоняют маленьких медовых фей и мысли в голове. Поле заканчивалось обрывом в морскую Пустошь.
***
Холодной ночью с полной серебряной луной
Крик совы доносился издалека,
Девушка никак не могла заснуть
И схватила пальто и платье.
Она пошла глубоко во тьму,
Не заметив предостережения, что
Ясное звучание недоброго призрачного голоса
Наполняет ночь.
И она пошла к подножию горы
В свете волшебной луны,
Когда далёкий голос запел песню,
От которой разрывалось сердце.
И сквозь тени она увидела серебристо-белую
Фигуру певицы.
***
Пустошь волновалась за неё, за ту, что стояла на самом краю обрыва, прикрыв зеркало души длинными чёрными ресницами.
Ветер разгонял мысли в голове. И фей.
– И снова ты, – возник в мыслях удручённый голос.
– И тебе привет, – умиротворённо подумала она, не посчитав нужным открыть глаза ради этого гостя.
– Что на этот раз в голову взбрело? – он зевнул, и мрачно растянулся во весь свой огромный рост на лиловых цветах, придавив ненароком одну из феечек. Та выругалась на гномьем, и пнула крохотной туфелькой в отместку его бок. Расправив помятые прозрачные крылья, напоследок показала ему недвусмысленный бранный жест. Он только снисходительно фыркнул в ответ:
– Ты заметила, как они обнаглели в последнее время? Совсем меня ни во что не ставят.
– И я их полностью поддерживаю… – мстительно подумала она.
По ночам на этом вересковом поле, что над морской Пустошью, ни слова не должно прорасти вслух.
По ночам на этом вересковом поле собираются те, кому и не нужно разговаривать словами.
Пустошь любит красивые звуки. И если ей понравится твой голос, она заберёт его у тебя навсегда. А ночью на этом самом вересковом поле можно будет с обрыва услышать, как далеко внизу раздаётся протяжный стон, полный тоски и боли. Твой стон.
Он сладко потянулся. Она медленно приоткрыла мир своим глазам. Обернулась. Ну, точно, вот он, весь во всей свой белоснежной красе. Зубы, обнажённые