– Смотрю на соседа. Он несколько часов смотрит на меня и что-то нашёптывает. Кажется, ему нехорошо.
– Скоро отбой. Принесу ещё одеяло, ночью похолодание.
– Опять с отоплением проблемы?
Странная она, медсестра Мэри Поппа. Всегда в мини-юбке, просвечивающейся от малейшего дыхания ламп, особенно кварцевых. Зато верха строгие. Не успеваешь понять истинных мотивов её нахождения в облезших стенах. По форме – безупречна, могла быть моделью, хотя настолько «хороша», что это необязательно. Иногда специально роняю таблетки, чтобы она нагнулась, поднимая их, и показала, что на ней надето… Дело не в фантазиях: в мозг приливает кровь, начинаю яснее думать о жизни; чаще всего о том, что делает она дома, приходя с работы ночью?
– Опять на Мэри уставился? Извращенец. Ноги подними!
– Полы до дыр скоро протрёшь. Отвали, ни на кого не я уставился. Слежу, чтобы сосед не украл стакан.
– О, язык заплетается? Какой сосед?
Старик РобКоп и его вечная швабра. Не знаю, что было вначале. Он так долго мыл полы в этом лабиринте абсурда, что каждый его взгляд, вдох и выдох автоматически синхронизируется со всеми пылинками. Всё содрогается при наступлении его «сталинской тени» на границе наших малых, независимых государств. Боюсь дожить до того, как он чихнёт.
– Как дела сегодня, Вик?
– Меня зовут Тор.
– Знаю. Проверяю кратковременную память, не беспокойтесь.
– Я помню достаточно много и долго.
– Не сомневаюсь. Скоро мы Вас отпустим, Тор.
– Меня зовут Вик.
Квази-доктора! Думают, если надели белые халаты, то правят миром; могут решать, кого отпустить или оставить. По ту сторону стен – такие же халаты, разных цветов, и каждый решает, кому идти или остаться. Не вижу разницы, где найти и потерять. По обе ширмы разыгрывается один спектакль на всех.
Мир меняется? Если «да», то в какую сторону? Он меняется, и это уже хорошо: «куда и почему?» зависит от миллиарда факторов, на 99% мне неподвластных; но оставшийся 1% я должен реализовать на все 100%! Не помню, кто это сказал. Может, некто в кошмарном сне, где я, связанный по рукам и ногам с гламурным кляпом во рту, подвешенный за квартиру, наблюдал кощунственное следствие клептократии; гигантский бульдозер сравнивал с землёй сквер – единственное визуальное утешение в пустыне коммерческого апокалипсиса. Я ничего не мог сделать! И не хотел… Преступное, пассивное соучастие? А вдруг, это и есть гармония? Понять, как просто устроен этот сложный мир, чтобы его принять… Стоп! Гадский сосед всё же хочет украсть таблетки. Доктор!
– Какой сейчас год?
– Абьюз.
– Повторите…
– 1917.
– Уверены?
– По виду из окна, однозначно.
– Мы закроем окно. А теперь?
– 1970.
– Сейчас 2008.
– Предположим.
– Ночью Вас видели со шваброй, помните что-нибудь?
– Помню, как спала в белых кружевных трусиках, больше ничего.
– «Ничего»