На зал так внезапно упала музыка, что Станислав подскочил, словно горячий суп пролил на колени.
В час, когда душа моя, как птица,
Бьется в клетке ноющих костей,
Не в больницу я иду лечиться,
Не в театр иду и не в музей.
Я иду в каба-ак,
где гитарист… —
грохоча, долетали до него резкие фразы.
Из разных углов начали выходить пары, и на время танцующие загородили от Станислава его обидчика.
“Самое время с наименьшим позором двигать отсюда”, – отстраненно подумал он, но не пошевелился. В конце концов, нужно было еще требовать у официанта счет, оставлять недоеденное мясо. А водку вообще зараз не выпить. И это при том, что полчаса назад он просадил однорукому бандиту полштуки.
“С какой стати!” – все больше сердился Станислав, глядя на легкий парок, струящийся над тарелкой. Ему почему-то подумалось, что его нос после удара будет похож на эту свинину в томатном соусе. Чтобы избавиться от аналогии, он аккуратно приподнял шампур двумя пальцами левой руки (так ребенок в “Детском мире” приподымает юбочку понравившейся куклы) и оторвал зубами горячий сочный кусок.
“Когда идет дождь, то быстрее намокает тот, кто бежит, – почему-то подумалось ему. – Но если вообще остаться на месте, есть шанс вымокнуть до нитки”.
Размышляя таким образом, Станислав налил себе водки и торопливо выпил, скривившись, как от хлористого кальция. Торопливо закусил. Не дожевав до конца, встал, бессмысленно поправил салфетку с розовой каймой на столе и, огибая танцующие пары, двинулся к выходу.
Желтый кафель. Унылые перегородки узких кабинок. Ледяные лампы дневного света. Ни души. Из-за неплотно прикрытой двери долетало из зала: “Я иду в каба-ак…”
Станислав прислушался. Мужской голос, многократно усиленный колонками, с трудом перекрывал аккомпанемент. Словно пловец, которому никак не выбраться на берег в шторм, голос то взмывал вверх на гребне клавишных, то вдруг отбрасывался назад, накрываемый с головой электрогитарой