Южный. Уточняем для тех, кто будучи на устьях проездом ни сельги, ни тем более нивы, поскольку заросла не видал.
«Русь!.. Та же совершенно. И встарь с южной стороны повевало. И с полночи, так будем считать. Ровно ничего не меняется с тех пор как пришли свеины-те. Во чудеса!.. Ровно никаких изменений? То же, да не так чтобы очень. В естях кое в чем перемены. Просто и легко. На виду истина-та, в чем состоят оные… Видать – в голове: одаль, за болотом градок, полный чужеродных людей. Сложно, а, с другой стороны явность, не видомая одаль, новое – доступна уму; двойственное, так понимай… тройственное, бо Нееншан, коего к великому счастью нашему отсель не видать, временно незримый – ничто. Да уж, так.
Отчины!.. Простор, тишина. Тёпленько, вернее сказать с холоду нисколь не трясет; зябко, да не так, чтобы очень. – С тем, обозреватель полуденного склона поёжился. – Продолжим обход нивушки, – подумал орарь, медленно-премедленно двигаясь на южный восток. – Ладненько! А что впереди?»
Справа, на подветренном скате, виделось – южнее гостинца, тракта, забиравшего чуть севернее острова к Нюену, – отметил скользком, походя крестьянин стоял тот же, что и в ранынее время, вековой березняк.
Русь!..
Кто-то за Невою-рекой, в штате-от – в чужом городу сказывает: Инкерманлянтия, – неслось на уме:
Даль светло-голубая, с растаивающею в позаостровьях белёсоватиною… Дымка; эге ж. Небо, синее… Цветы васильки. Уймище! Такой же окраски глазки, женины, – сказал про себя, шествуя по гребню косы, вновь не торопясь оглядев призрачную даль, окоём.
Чудасия, сказал бы случись обок, наблюдательный, брат: море васильковых очей! – вскользь проговорилось в душе: – Вот именно: мудрец. Каково? У-уу выдумщик! «А-а; краснобай», – молвил на каком-то шагу, не сообразив по своей (кажущейся, впрочем супруге и некоторой части селян, неведомо каких) простоте, что, по существу изобрел это краснословие сам.
Полюшко! Подсохнет в колосьях, в жите – возбудятся кузнечики, – явилось на ум. Рано… Да никак почалось – вото-ка он, первой изок!.. встал. Добро утро! Легок на помине, ага. Снова застрекочет-запрыгает, бездельник. Потом; к полудню поближе. Вот, вот… именно. Изки верещат позже, в разогретом жнитве – радуются жизни своей, – вскользь вообразил селянин, пробуя сломать каблуком зубообразный торчок подле обгорелого пня. – Можно позавидовать… Ну. Тварь божья. Ни забот, ни хлопот. Есть – есть, питается. Чего же еще? Прыгает, в свое удовольствие, да ровно гуляй, тихвинец напевки поет. Люди, с голодухи, на устьях медленнее, знаемо скачут.
В общем-то, внизу и вверху с житом вполне благополучно, – а чего же вон там? «Вечно-то у нас – по-людски: ежели не врем, всё одно где-то, по-иному обманем; равенство… бесовское-от. Как бы; приблизительно так. Сходное и тут, на косе: только-только вздумал порадоваться