– Спи спокойно, дорогая подруга, – сказала Нинка и смахнула слезы, упорно сочащиеся из глаз.
Старуха произнесла молитву, Хотела было перекрестить покойную, да спохватилась: кто знает, как иноверцев надо крестить. Уже становилось темно, откладывать на утро погребение было опасно: могли опять наведаться гости непрошеные. Обливаясь неслышными слезами, Нинка механически выполняла старухины распоряжения. Могилку сровняли с землёй, закидали ветками. Со стороны не видно. Только Нинка посчитала шаги от сарая, чтобы, когда Красная Армия прогонит всех врагов, найти могилу и, если родные пожелают, перезахоронить, как полагается.
Как старуха отпаивала и откармливала Нинку в течение нескольких дней, она помнит смутно. Осталось ощущение сказочного сна в теплой постели под настоящим одеялом, хотя в день, когда пришлось уходить, оказалось, что убежищем ей служил нормальный сеновал.
Старуха принесла еды на дорогу: картошку в мундирах, сала кусочек. Перекрестила, покачала головой и ушла.
Теперь Нинка шла одна. Ей не везло: на запад попутчиков не было. Но от деревни к деревне одну её подвозили охотнее, чем прежде двух, с Фимкой. Нинка не останавливалась ни чтобы помочь раненым (может потому, что их теперь почти и не встречала), ни чтобы отдохнуть – чем ближе было к дому, тем больше она торопилась. Когда увидела первые дома Копыля, сперва и не поверила, что дошла. С новой силой понеслась к дому – дом встретил ее заколоченными окнами.
– Что случилось? Где наши? – бросилась Нина по соседям. Худые мысли она гнала прочь.
– Уехали ваши, на плодопитомник. Подальше от шуму городского. Отец перевез. С девчонками там, говорит, спокойнее, – баба Геля всегда была словоохотлива. Сейчас тоже закидала Нинку вопросами, но та уже убегала со двора.
Вот и плодопитомник. Вон Раечка копается на грядке возле матери. А вон она, Тома, прибирается у крыльца пристроечки, здесь, видно, и живут. Маня и та с веником ходит по дорожке между цветниками. Одной Валентины не хватает для полной картины. Но она, дело ясное, сидит с книжкой где-нибудь. Нинка почувствовала себя дома и в такой безопасности, что расплакалась, как маленькая девочка, которая знает, что на её плач сбегутся все домашние, и объяснят, что никакой войны нет, что страшный сон улетел, что все живы и будет новый день!
На плач недовольно обернулась мать: кого там нелегкая принесла? Узнав Нинку, сложила инструменты, обтерла руки о фартук, подошла к плачущей дочери, взяла обеими руками за щеки, посмотрела в глаза пристально, поцеловала три раза, отогнала младших – не дай Бог, вшей понаберутся, повела в дом кормить. Затопила печь, согрела воды для умывания. Молча поудивлялась, как из её крепкой дочки получился такой анатомический