Все и сразу. Сергей Владимирович Парфенов

было встретить на узких и грязных улочках Ярмута. Здесь были и высокомерные английские джентльмены, и бравые голландские рыбаки, и старомодные испанские идальго, и туземцы с берегов Африки и Америки. Здесь попадались люди, по которым было очень трудно определить принадлежность к той или иной нации, короче, это были, гонимые судьбой и попутным ветром приключений, бродяги, без роду и племени. Каждый день в порт заходили все новые и новые суда, принося с собой свежую партию товаров и вольных людей, и они растворялись в шумном море многоязычного города, в его лавках и на базарах. В этом разноязычном хоре, до недавних пор, не было слышно русской речи. Но приезд в Англию русского царя Петра уничтожил эту историческую несправедливость. Через Ярмут в Англию хлынули первые русские, в погоне за знаниями и напутствуемые царем. Петр шутить не любил, и русские дворяне, боясь предстоящей встречи с государем, усиленно штудировали математику и фортификацию, географию и морское дело.

      В самом Ярмуте, на северо-западе города, в районе корабельной верфи, находилось немногочисленное русское поселение. Во время войны поток отправляемых за знаниями сильно упал, остались либо самые усердные, либо самые услужливые.

      Ни к числу первых, ни к числу вторых, не относился русский дворянин Петр Кошелев. Его направила на берега туманного Альбиона воля отца. Тот, стремясь завоевать почет и уважение грозного царя, отправил своего сына учиться «ходить по волнам как по суше» в далекую и неизвестную Англию. Но между нами, отец Кошелев просчитался. Сын его Петр был весьма непутевым малым. Пьяница и бабник, лентяй и задира. Для той цели, которую избрал ему отец, он абсолютно не годился. Те два года, что он провел в Ярмуте, Петр потратил в беспрестанных попойках с друзьями сомнительной внешности и положения. Деньги, присылаемые отцом для учебы единственного сына, перекочевывали в карманы трактирщиков и случайных девиц. А вот чего не любил Петр, так это учиться. Даже само это слово нагоняло на него такую тоску и печаль, что того и гляди, вывихнется челюсть. Сидеть за книжками, что-то чертить или писать, было для Кошелева хуже зубной боли. Иногда, в перерыве между попойками, он, вспоминая о неизбежном возвращении в родительский дом, брал в руки книгу и, делая над собой неимоверное усилие, силился понять смысл напечатанного. Но это занятие очень быстро отнимало у него духовные и физические силы и он, дабы укрепить дух, отправлялся в ближайший трактир, где и напивался хуже обычного.

      Заглянем к старому корабельщику Тому, в доме которого и обосновался этот русский дворянин. Конечно, старику и его супруге постоялец приносил немало хлопот, но чего не допустишь, если расплатой за все эти дебоши и гулянки служила звонкая монета, с оказией прибывавшая из России от заботливого отца русского.

      –Ванька, вина живо! – Петр Кошелев с трудом оторвал хмельную голову от подушки, – Ванька, черт, вина живо!

      Он уселся на кровати и обхватил свою раскалывающуюся голову обеими руками. На вид ему было лет двадцать пять, хотя на самом деле он был моложе.