– Во-первых, Нина Алексеевна, успокойтесь, сядьте, вот стакан, выпейте воды, – и протянула бедняге стакан, как руку спасения. Та взяла и стала пить, шумно глотая. А Фирочка продолжила:
– И почему вы думаете, что я могу хотеть отдать вам моего мужа? Он ведь живой человек, и он не любит, чтобы им распоряжались. А как мы с ним друг к другу относимся – это вас не касается, я не собираюсь посвящать вас в наши семейные дела и чувства. Но я готова вам помочь. Если ребенок вам оказался не нужен, зачем же на рельсы? Оставьте мне, я приму и постараюсь вырастить, он-то передо мной ни в чем не виноват, за что ему страдать. – Все это она произнесла медленно и тихо, можно сказать, невыразительно, без интонаций, но тем сильнее оказалось действие ее слов. Нина Алексеевна судорожно всхлипывает, покрепче прижав к себе дитя, и бредет к двери. У порога оборачивается и шепотом произносит:
– Простите меня, – и после паузы добавляет: – У меня тоже девочка.
И скрывается за порогом.
А Фирочка обессиленно опускается на свой самодельный диван, сооруженный из деревянного ящика, куда сложен весь их наличный скарб – таковы военные будни на чужбине.
Муж пришел часа через два. Фирочка не стала выяснять отношения, не стала требовать объяснений. Сухо и деловито она изложила свою позицию:
– Мне нужно получить работу, чтобы нам с детьми было на что жить. И не отрываться от госпиталя, чтобы не стать беззащитными на чужбине. Если младенец оказался лишним в ваших играх – я согласна взять себе, ребенок ни в чем не виноват. А как ты решишь свои проблемы – твое дело, большой уже мальчик.
В ответ прозвучала фраза, которую Фирочка не смогла забыть до конца своей жизни, и до конца своей жизни не могла поверить, что это сказал ее муж – суровый, отважный, упорный, интеллигентный. Жалким чужим голосом он произнес:
– Она уверяла, что только хочет ребенка, больше ей ничего не нужно от меня.
Фирочка не отказала себе в мелком удовольствии:
– Какое благородство с твоей стороны – открыть благотворительный фонд по первому требованию! – с этими словами она резко распахнула дверь и еще более резко захлопнула ее за собой.
Она бродила по улицам до позднего вечера. Уличные торговцы надрывались криками: «Бошки, сазаньи бошки» – это рыбьи головы, очень ходовой товар, дешево и много. Фирочка шла мимо них и мимо их криков, не слыша. Ветер взметал песчаные барханчики, песок забивался в рот, нос и уши, скрипел на зубах, царапал глаза, всеми силами помогал Фирочке ощутить боль, почувствовать себя живой и еще более несчастной. Нет, она не сломалась, не поддалась. Даже, наоборот, как-то вдруг почувствовала себя сильной и… свободной. И поняла, осмыслила свою силу и свободу.