И вот, в самый разгар игры, когда храбрый рыцарь, оседлав дракона, лихо размахивал садовым ножом в знак победы, а принцесса от души радовалась счастливому спасению, садовника хватил удар. Садовник огромной человеческой глыбой, сам того не желая, повалился прямо на маленькую Анечку, увлекая за собой оседлавшего его доблестного рыцаря с садовым ножом. Могло случиться все, что угодно. И вполне могло все обойтись. Но случилось так, что нож впился в Аничкину руку чуть ниже локтя, и по ходу падения, глубоко резанул ее до кисти.
Лучшие доктора боролись за руку благородной Анечки. «Руку благородной Анечки». Поэтично звучит. На самом деле никакой поэзией и не пахло, лишь суровая жизненная проза, обернувшаяся неисправимым увечьем.
– И напоминанием о роковом поступке, некогда совершенным малодушной особой, – добавил Рыжий, вмешавшись в разбор «чего-то».
И действительно! Аня-туземка, что было силы, резанула именно левую руку. Ту, которой благородная Анна так и не могла толком ничего делать аж до роковой петли.
– Тебе мать наверняка рассказывала о том, как ты родилась, – продолжал Рыжий, – обвитие пуповиной, сложные роды, сутки в кювезе3 после. Да что я тебе тут распинаюсь?! Вспоминай!
Да, мама неохотно рассказывала об этом, словно пытаясь забыть об этом инциденте, не самом светлом в ее жизни.
– Ты же до сих пор терпеть не можешь шарфиков, цепочек и свитеров под горло, – говорил с упреком Рыжий, – они для тебя, как петля на шее, благородная висельница!
«Господи! Все так и есть!» – с ужасом и досадой думала Аня.
– А теперь взгляни в лицо своего сына, которого ты обрекла на смерть!
Рыжий вновь повел рукой и картинка, ужасающая своей реальностью, показала маленького мальчика, от голода и холода умиравшего на руках его сестры. Умиравшего на том берегу, где их когда-то оставила мать. Истощенное лицо мальчика было очень знакомым Ане, очень-очень.
«Боже, да это же Саша!». Аня узнала в мальчике некогда любимые черты, будто это было фото ее возлюбленного из далекого детства.
– А дочь твоя, девочка. Да, да! Никого тебе не напоминает?
В Аниной семье, как, пожалуй, в большинстве семей, был большой фотоархив – памятные картинки славных семейных лет. Фотографий было много. Они лежали в большой, пыльной коробке из-под чешских хрустальных фужеров – некогда весьма модном элементе интерьера. Там были фото маленьких деток: Анечки, ее брата, двоюродных родственников и родственников этих родственников. Были фотографии родителей, когда они тоже были такими же маленькими. Даже бабушка, еще молодая, красовалась в старомодном платье на выцветшей и пожелтевшей от времени фотобумаге.
«Мама! Мамочка! Любимая моя, единственная! Прости меня!». Аня вновь не смогла сдержать слез.
Мама, невзирая на всю ее внешнюю строгость и требовательность, все прощала Ане. И проказы по малолетству, и обиды, вольно