Будем надеяться, что теперь все станет хотя бы немного лучше и в ближайшие восемь дней из шестидесяти двух человек умрут не более полутора дюжин.
Действительно, первые восемь дней в госпитале будут почти сказочно-прекрасными.
Через большую лужу к полуразрушенному зданию вокзала подъезжают два длинных автобуса.
Настоящие автобусы?
Да, автобусы военного госпиталя с кожаными сиденьями и настоящими носилками.
Мы входим в автобусы, как полагается. По очереди, один за другим. Как люди, мы сидим на кожаных сиденьях.
Только у одного после того, как он встает, на зеленом кожаном сиденье остается кал.
– Парень, не спорь! Это же какашки! – с возмущением накидываемся мы на провинившегося.
У того на глазах наворачиваются слезы.
Но это действительно крайне неприятно! Мы только-только почувствовали себя снова людьми! А ведь и он тоже когда-то принадлежал к цвету европейской молодежи!
Но теперь нас совсем не узнать, когда мы, оскорбленные в лучших чувствах, смотрим через залитые дождем стекла автобуса на проплывающий мимо унылый пейзаж.
Среди нас есть немцы, поляки, чехи. Несколько человек из Франции, из Лотарингии. Несколько человек из Венгрии.
Когда-то мы считались элитой европейской молодежи…
Глава 11
Я никогда не забуду, как нас разбудили в первое утро пребывания в русском военном госпитале.
Накануне бородатый ветеран отвез нас на небольшой деревянной повозке, в которую была впряжена низкорослая лошадка, в баню. Повозка была устлана соломой. Даже раненых не трясло. Баня, покрытый соломой бревенчатый домик на сваях, наполовину находилась в озере. Русская медсестра выдала каждому из нас кусочек мыла и чистое белье. После бани нас отвезли назад в большой барак под кронами могучих сосен, стены которого были обложены дерном. Вокруг был лес с чисто подметенными песчаными дорожками и расставленными вдоль них березовыми скамейками.
Повсюду прогуливались красноармейцы в синих фланелевых рубашках. Это был военный госпиталь Красной армии. Об этом свидетельствовала и триумфальная арка с красными флажками и портретом Сталина у входа на обширную территорию.
И вот мы лежим на нарах. Каждый на отдельном чистом ватном тюфяке. Медсестра выдала каждому по чистой простыне, по теплому одеялу и по наволочке для подголовника.
И вот так нас разбудили в первое утро: огромного роста старшина стоит, пригнувшись, в проеме низкой двери. Лучи яркого солнца проникают в глубь барака.
– Хлеб! Товарищи, хлеб! – своим громоподобным басом доброжелательно объявляет он.
Как на пропагандистском плакате, агитирующем за социалистическое отечество, он держит