Страсти распалялись от вида двух пострадавших воробышков. Одному из них скворцы пустили пух с боков, второму наполовину выбрали хвост, видимо, очень упирался, когда его выселяли из скворечника.
Постоянный шутник – чернявый воробей, только появились пострадавшие, ехидно спросил: «Что, друзья, пожертвовали из своих запасов на утепление квартир уважаемых скворцов? Шутника одёрнули, а ощипанных воробьёв посадили на самом видном месте так, что их материальные потери возбуждали «справедливый» гнев против скворцов у всего воробьиного сборища.
Воробьи перебивали друг друга, каждый хотел что-то сказать первым, и поэтому от куста шёл такой треск, писк и скрежет, будто пришёл июнь и парни по дороге на гулянье завернули на огороженную ветхими жердями усадьбу бабки Авдотьи, чтобы нарвать с того самого куста пахучей, влажной от садящейся росы сирени.
Наш воробей несколько раз порывался вставить своё слово, его перебивали – слишком много здесь было молодых горластых воробьёв. Но все же он улучил момент затишья и громко сказал: «Пора пустить пух из самих скворцов!» Ещё громче зашумели воробьи.
На порог из дома вышла бабка. Куст теперь уже звенел. «Весна, – подумала старая, – ишь как стараются, с самого утра сидят…» И она, подойдя к кусту, беззлобно махнула рукой: «Кыш-ш-ш-ш, оголтелые!»
Воробьи поднялись круглым облачком и рассыпались в разные стороны, как горох по полу.
Подлетая к дому, воробей увидел свою семью у старого скворечника и всё понял. Это был старый воробей, испытавший на своём веку всякое. Горько сделалось ему, но он сдержался. Когда уснули дети и они остались вдвоём с воробьихой, он глухо проронил:
– Выжили… Где тут ждать справедливости?
Он собирался ещё долго проклинать скворцов, но воробьиха охладила его пыл:
– А зачем мы вселялись туда? Могли ведь жить в старом доме? Утеплили бы его, обжили. Всё ты уговаривал: и выше там, и дом новый, и речку видно.
Воробей как-то сразу сдался:
– Что ж, поживём здесь…
Но слова о справедливости запали в душу воробьихи, разбудили воробьиную гордость.
«Нас, воробьёв, унижают, нас ни во что не ставят. Да разве мы…» – закипала в ней обида, и её доброжелательность к скворцам пропадала так быстро, как тает падающая звезда в синем ночном небе.
А жизнь шла своим чередом. Вот уже какой день скворчиха высиживает птенцов, а скворец?! Скворец поёт. Только солнышко глаз чуть приоткроет, а уже на своей любимой ветке. Кругом – тихо-тихо. Неслышно исчезает сиреневая дымка утра в первых солнечных лучах. Стоит звонкая апрельская тишина. Солнце и нежность слышатся в скворчиных «фь-ю-ю-ю-и-ть, фь-ю-ю-ю-и-ть» и вдруг, словно на ветке