Тяжело быть отрезанной от дорогих после того, что привыкла знать каждую мысль. Благодарю за всю твою любовь, как хотела бы быть вместе, но Бог лучше знает. Учиться теперь не иметь никаких личных желаний. Господь милосерд и не оставит тех, кто на Него уповает…
Какая я стала старая, но чувствую себя матерью страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце, – ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!..» (Рассулин Ю. Ю. Верная Богу, Царю и Отечеству. СПб., 2005. С. 211—212).
Вдали от городов, где жизнь проходила под лозунгом «Устраивайте вашу жизнь в полной свободе», бывший Император и его дочери, находясь под арестом, гуляли по пустому двору. Алексей Николаевич, милосердно избавленный от боли, ходил на лыжах или играл, собирая старые гвозди и куски веревок. Солдаты охраны из 2-го полка – редко из 1-го или 4-го149 – иногда грубо вмешивались, а Никольский, непоколебимый, как скала, осматривал все вокруг, выискивая, к чему бы придраться. Однажды, когда для бывшего Императора прибыл из Петрограда ящик вина, посланный с разрешения Керенского, Никольский выбросил его нераспечатанным в реку150. Другой ящик был пронесен незаметно. Подозрительный Никольский осмотрел весь дом, комнату за комнатой, но он не знал, что бутылки спрятали в корзину, а человек, несший ее, следовал за солдатами, немного от них отставая. Таким образом, Николай Александрович мог по-прежнему выпивать по бокалу вина за ланчем и обедом, однако запасы были довольно скудны, поэтому вино держали только для него.
В конце года, когда город был зажат в плотных тисках зимы, семье пришлось придумать какое-нибудь развлечение, чтобы коротать холодные вечера. Днем было проще. Тогда все могли убедить себя в том,