Разве мог бы представить Валега,
сталинградских окопов герой,
что придет самолет,
как телега,
из Германии со жратвой,
и что смершевец бывший с Лубянки,
и что бывшие ПУРа чины
будут чуть ли не драться за банки
ветчины
побежденной страны?!
Принцесса на горошине
Маше
Усни,
принцесса на горошине,
в сны очарованно всмотрясь.
А может быть,
была подброшена
жемчужина под твой матрас.
Усни,
принцесса на горошине.
Себе заметить не позволь,
что болью стала так непрошено
воображаемая боль.
Усни,
принцесса на горошине,
не на перинах-облаках,
а на ножах,
на оговорщине,
на раскаленных угольках.
Договоримся по-хорошему —
ты не одна,
а ты со мной.
Усни,
принцесса на горошине,
которой стал весь шар земной.
Моя эмиграция
Ко всеобщему изумлению,
в полном разуме —
сам с усам! —
эмигрирую из Америки
в одинцовский универсам.
Я коляску качу с продовольствием,
и, поняв, что я свой человек,
каплет мне на штаны с удовольствием
размораживающийся хек.
Эмигрирую из Америки
без ее чуингама во рту
и в неслыханные истерики,
и в невиданную доброту.
От витрин с несоветским личиком,
где и лобстеры,
и камамбер,
эмигрирую к маминым блинчикам —
сверхоружию СССР.
Эмигрирую на Патриаршие
к водосточной отечной трубе,
где —
ты помнишь, любовь моя старшая? —
ткнулся носом я в губы к тебе.
И под чьи-то усмешки игривые,
под недоброе: «Ну и ну!»
очень правильно эмигрирую
я в неправильнейшую страну.
Мое место —
не в «Уолдорф Астория»,
а за бабушкой,
скрюченной, как
в страшной книге российской истории
вопросительный горестный знак…
«Могут быть два первых поэта…»
Могут быть два первых поэта —
ведь поэзия не ипподром,
а иначе валяться им где-то
с финкарем под последним ребром.
Проживут Магомет, и Будда,
и Христос, и смирившийся черт,
ну а порознь им будет худо —
в порошок будет каждый стерт.
Даже могут быть два президента,
но не в ссорах, не в кураже,
ибо станет им беспрецедентно
президентствовать