Если что-то и выдавлено, —
только храп.
Случай в барнАУльской гостинице
Водочка была посольская,
а девчоночка усольская,
и почти крутая —
крутенькая,
а сама —
потоньше прутика.
Ей когда-то пособили
покатиться по Сибири
вдоль по рельсовой тропе,
словно перекати-п…
И несла сквозь мат,
насмешки,
плача лишь исподтишка,
словно мамины пельмешки,
два младенческих ушка.
Стала пить, дуреха.
К маме бы ей,
а она дымила «мальбориной».
Ее в «люксе»
в Барнауле
три амбала долбанули,
как бутылку на троих,
а один попался псих.
Он,
бугай,
противно зырящий,
заграбастал грудь:
«Мое!»
и хотел приватизировать
всю —
до родинки —
ее.
Среди номера изгаженного
встал угрюмо:
«Не отдам!»
И рванул в упор
из газового
пистолета
по мордам.
Разрыдались капитально
морды, —
может, в первый раз.
Сделал их сентиментальными
лишь слезоточивый газ.
Разрыдалась и дежурная
под китайцем-торгашом.
Позабыв белье ажурное,
выскочила нагишом
и на целый Барнаул
завопила:
«Караул!»
Плакал кто-то вроде немца —
иностранный гражданин.
Два чеченца —
в полотенца
и в подушку —
армянин.
И у дурня-мафиозы,
что пальнул так сгоряча,
лились фирменные слезы
Алексей Максимыча.
Где наука слезоведчества?
Жаль, что нет ее у нас.
Редкий случай в человечестве —
слезы общие из глаз.
Лишь девчоночке усольской —
сиротинке комсомольской
тратить слезы было лень —
берегла на черный день.
Невыливашка
Выжил я,
как неваляшка,
а не починить лица.
Где моя невыливашка —
первая чернильница?
Чуть мерцало в ней на донышке
лиловатостью глазка
ломоносовское солнышко
родного