После третьей рюмки «Абсолюта» разговор сам собой перешёл на мой роман.
– Есть, есть всё же элементы пошлости в вашем превосходно написанном романе, – рассуждал Перчаткин, запихивая в рот салат.
– Так превосходен или нет?
– Главная непристойность в допущении самой мысли о том, будто некто великий и всемогущий, творящий зло, доброжелательно следит за вами и намеревается вот с какой-то стати сделать именно вам, разлюбезному, добро…
– Но ведь это же нормально. Каждому по делам его…
– Не верю я в высшую силу. Верить надо в волеизлияние людей.
– Волеизъявление… – поправил я.
– Пусть так, – согласился рецензент. – Тут важен потаённый смысл, а не способ выражения.
– Ну, если так…– меня никак не устраивало перерастание задушевной беседы в принципиальный спор философско-религиозного разлива с признаками мистики. А ведь от идеологической дискуссии до скандала всего лишь один шаг. Тут уж никак не обойтись без ругани и поливания друг друга соусом из-под салата «Оливье».
– Вот именно так! – словно бы подтвердил мои слова Перчаткин. – Что до меня, то я литературу без этого не мыслю. Если коллегиально, то есть всем литературным сообществом решили, кому, как и зачем следует писать, так уж изволь этой установке соответствовать. А иначе спрашивается, за что боролись? Так неужто зря?
Перчаткин грозно глянул по сторонам, как бы намереваясь припечатать к позорному столбу любого, кто попытается ему перечить. И припечатает, и в чёрный список занесёт! Однако захотелось несколько смягчить его воинственный пыл, и я осторожно выразил сомнение в действенности большевистских методов в литературе:
– А помните, как у Олеши: «В искусстве нет той площади, на которой можно взять Зимний!»
– Не говорите мне про этого гражданина.
– Это как? – я был изрядно удивлён. Правду сказать, даже оскорблён столь нелицеприятным отношением к этому писателю.
– Да вот так уж! Не люблю его. Чуждый он элемент в нашем пишущем сообществе.
– Но почему?
– А потому! Мы тут из сил выбиваемся, каждый год выдаём на гора роман, а то и по два. Ну а он что?
– Что?
– А ему всё трын-трава! Он, видишь ли, пишет в день по строчке, да и то слишком много ему кажется.
– Но если писатель требователен к качеству своего труда…
– А жить на что? – возразил Перчаткин. – Литературных премий до чёрта развелось, но ведь на всю нашу братию этого не хватит! – в словах плодовитого рецензента сквозила тщательно скрываемая зависть и явно наблюдалось ничем не сдерживаемое озлобление.
– Если не нравится Олеша, тогда подскажите, как писать.
– Ну, это же просто, – оживился рецензент. – Сразу чувствуется, что в Литинститутах не учились. Так вот, перво-наперво следует разбить пространство