Но сейчас за сводами не было ничего, кроме других сводов, и от этой пустоты хотелось поежиться.
Над головой загрохотал поезд, и опоры виадука незримо задрожали. Это выдернуло Ванессу из оцепенения. Она перевела взгляд налево, где темнела речная вода и валил дым из пароходных труб. С этой верфи они всей семьей отправлялись на пасхальные экскурсии по заливу, но никогда прежде она не замечала этого странного, потустороннего места.
– Какого черта ты здесь делаешь? Я ведь просил ждать меня у входа.
Она повернулась к брату, не на шутку раздраженному, и почувствовала досаду оттого, что с ней обращаются, как с маленькой.
– Да что со мной могло случиться? Я хотела посмотреть на реку, вот и все.
Джеффри не ответил, и Ванесса, которую его недовольство тяготило, заговорила снова:
– Что там на таможне?
– Бардак, как обычно, – сухо сказал он. – Требуют еще каких-то бумаг.
Дальнейших объяснений не последовало, и они молча двинулись назад. Должно быть, Джеффри сердился на нее за то, что она не пошла на работу сразу, а увязалась за ним. Но так хотелось прогуляться не спеша по городу, которого она, в сущности, давно уже не замечала. С вокзала до мастерских и обратно, а в воскресенье дома, и лишь иногда – театр или концерт субботним вечером. И вот теперь она старалась припомнить: была ли здесь эта вывеска, эта реклама? «Роберт Рид Лтд». «Харрисон, торговец пробкой». Она ведь училась по ним читать, как по букварю; а сидя в поезде, до сих пор ловила взглядом бело-голубые таблички с расстоянием до чашки чая «Гриффитс».
Облака лежали низко – клочковатые, серые, как овечья кудель, и громада Австралийского дома цепляла их веретеном своей башни. Где-то там, в небе, без устали крутилось колесо, и Фригга пряла нить судьбы, не замечая, что город у нее под ногами одевается в траур. Витрины, одну за другой, затягивали пурпурно-черной тканью. «Король умер!» – кричали газетчики. Умер сибарит, гурман и щеголь, едва успев ослабить тесемки на корсете, который сковывал викторианцев с ног до головы. Что теперь с ними будет? Ванесса думала об этом отрешенно, будто с небес взирала на пожарище, хотя беднягу Берти ей было по-человечески жаль. Что до Георга – он помнился ей лишь маленькой фигуркой, одетой в военное, на далекой сцене Выставочного