– Куда же ты, мальчик – колокольчик? – с неприятной хрипотой в голосе сказал он. Его дыхание пахло медикаментами, и я знала, что это запах «торчка», привыкшего к многочисленным дозам легализы. – Не надо так спешить, ведь вечер еще не закончен.
У меня в душе похолодело. Я не настолько глупа, чтобы не понять, чего хочет этот сэмэ. Но если бы речь шла только о его желаниях! При привычном потреблении легализы у человека постепенно стирается система запретов и социальных табу. Торчок просто подчас не понимает разницы между «можно» и «нельзя». А это сэмэ, хоть и имел признаки наркотической деградации, был по конституции крепче и сильнее меня.
Его невозможно остановить, он не успокоится, пока не доведет дело до конца, и плевать ему на то, что я – тачи. А это значит… Ой, лучше и не думать о том, что это значит. Для отдельно взятой Ковалевской-тачи ничего хорошего это не значило.
Общество на многое смотрит сквозь пальцы до тех пор, пока ему не удастся взять тебя за жабры. А из этого захвата уже не вырваться, как ни крути. Общество – это хищник, никогда не выпускающий добычу, попавшую ему в когти.
Кричать было бесполезно; в зале начиналась новая песня в убогом, но громком исполнении местного оркестра имени халтуры, а перекричать студийные колонки еще никому не удавалось…
Глава 4: J’attends
День ночь, так жизнь уходит прочь
В туман – самообман…,
Любить тебя, сегодня жить
Предел моим мечтам…
Моя любовь
Мне глаза закрой
Ночью успокой
Тем, что будем мы с тобой
Крепко обними,
И к себе прижми
Жизнь моя в твоей груди
Я жду
Мое сердце ждет
Я жду, что он в дверь мою войдет
Я жду…
На краю любви
(Это будет)
Я жду
Среди звезд и тишины.
Алекс Вурхисс «Я жду» (литературный перевод)
В ярком свете люминесцентной лампы сэмэ выглядел еще страшнее. То, что пренатальная медицина делает человека физически совершенным, не означает, что таким он и останется до самой смерти. Этот сэмэ воплощал в себе типично маскулинный тип красоты, но постоянное употребление химии и нездоровый образ жизни сделали свое дело – его лицо обрюзгло, мимические мышцы потеряли тонус, кожа стала рыхлой и нечистой, нос – бурым от капилляров, под глазами залегли мешки, а склера глаза пожелтела. К тому же волосы сэмэ изрядно покрыла седина, хотя вряд ли он был старше тридцати.
«Он умирает», – внезапно подумала я. – «Умирает, и знает об этом. Может, даже наслаждается этим».
Мысль была абсурдна, но я сама была слишком напугана для того, чтобы мыслить логично. Мое возбуждение как рукой сняло, его место занял липкий, первобытный страх. Фантазии это,