Но в тот момент я, как и все на площади, была гендернераспределенной. И, внезапно, все мы узнали, что кто-то из нас сэмэ, кто-то неко, кто-то укэ… нас вызывали по именам, но я ничуть не волновалась; у меня даже проснулся какой-то интерес. Меня вызвали словами:
– Тачи Ковалевска!
Пока я шла к группе тачи, я пыталась вспомнить все, что когда-нибудь слышала о своем гендере. Увы, слышала я мало, а те тачи, что мне встречались раньше, казались почему-то неприятными личностями. Мне больше нравились укэ, и даже немногочисленные, грубые сэмэ.
Нас отвели в одно из четырех зданий, выходящих фасадами на площадь, и завели в большой зал с куполом. Там нам пришлось ждать, притом довольно долго, а у меня некстати очень заныла поясница, словно я долго лежала в неудобной позе. Затем в зал стали по одному заходить магистры-тачи. Они останавливались у небольшой трибуны и вызывали по шесть учениц. Магистр Мартен была четвертой, и вызвала меня первой.
Я несмело подошла к ней. Худощавая, высокая, с сильно заметной сединой, она по началу не вызвала у меня приязни. Я остановилась рядом с ней и посмотрела в ее очень светлые зеленовато-серые глаза.
– Ты выглядишь не очень хорошо, – сказала она. Голос у нее был глуховатым и слегка хриплым. – Ты плохо себя чувствуешь?
Я попробовала кивнуть, но не могла решить, утвердительно или отрицательно, потому лишь как-то неуверенно качнула головой.
– У тебя, наверно, болит поясница? – догадалась она. – Как будто ее продуло, я права?
– Магистр Мартен, вызывайте следующую, Вы задерживаете… – окликнул ее кто-то.
– Крайн-тачи, прошу не указывать мне, что мне делать, – в это мгновение лицо моей будущей Наставницы застыло, словно из него вся жизнь отхлынула в зрачки недобро прищуренных глаз. – Я отвечаю за своих воспитанниц, и прошу не вмешиваться.
Тем временем, она достала из нагрудного кармана воспитательского френча продолговатый кругляшек:
– Возьми и рассасывай, – сказала она, и при этом ее глаза мгновенно стали другими, теплыми, если так можно выразиться. – Это поможет… пока.
Я послушалась и посасывала драже все время, пока шла процедура. Мартен-тачи выбрала еще петерых девочек, а затем, дождавшись окончания церемонии выбора и прослушав гимн Свободы и Равенства, быстро увела нас в бокс, где жила сама и где теперь предстояло жить нам.
* * *
Почему-то воспоминания приходят ко мне в самый неподходящий момент; даже тогда, когда все тело, кажется, объято пламенем, когда ноги ватные, а голова «плывет», словно от дозы легализы. С другой стороны, чем откровеннее становился танец, тем больше блекли, тускнели и таяли