– Потому что мне казалось, что ты захочешь говорить о литературе.
Если не брать в расчет страсть к писательству, то в принципе, они оба были довольно заурядными и неплохими людьми. В мире, где создать возможность могло лишь наличие определенных условий, мистер Камберленд и мистер Шлегель сумели создать возможность на одном только отсутствии враждебности. У них не было ничего, кроме голого остова, стылой земли и пустой тетради – а ведь вырастить что-то на такой неплодородной почве куда сложнее.
Что ж. Они с мистером Шлегелем, по крайней мере, не испытывали друг к другу неприязни. А о большем никто и мечтать не смел.
На кухне
Они стали периодически видеться. Процесс пошел. Камберленд в очередной раз промучился бессонницей после тяжелой ночной смены и, в духоте маясь на кровати-полторашке, принялся с горя бубнить в диктофон тонкие, пока еще полупрозрачные паучьи нити сюжета.
Тем же утром Шлегель прослушал запись и, не имея возможности приехать к соавтору из-за комендантского часа, начал прямо на бланках счет-фактур с лесопилки выводить из ивлиновского мыслемесива основные этапы сюжета и главных героев. Шлегель поддевал линии развития когтем, вязальным крючком, он цеплял что нужно, отбрасывая второстепенное. Вязал петли, пока склизкая паутина не стала более-менее напоминать путеводный клубок.
Затем обратной передачей роман (а, точнее, пока еще его очертания) летел обратно по сотовой связи. Ивлин записывал в синюю тетрадь полученные по телефону сцены прилежно, не распалялся особо сильно, чтобы не тратить ограниченное бумажное пространство тетради, выделенной им МОЛом. Ивлин выбирал синонимы, выстраивал диалоги, расцвечивал персонажей оттенками и характеристиками. На заднем развороте тетради Ивлин законспектировал план романа, а после, обсудив с товарищем имена героев, аккуратно внес и их, дважды подчеркнув каждое.
Шлегелю все нравилось. Неплохая получалась история, не хуже других. Что у них было в сюжете? Фамильный особняк, ссорящаяся пара молодоженов, таинственное художественное полотно на стене – естественно, заколдованное и проклятое. А какое Ивлин придумал название! «Большая картина»! Оно было в духе прошлых столетий, в стиле докатастрофных лет, оно было броским, запоминающимся. Шлегель хотел зарегистрировать это название как можно скорее, чтобы редколлегия МОЛа уже по названию поняла, с кем имеет дело. С чем имеет дело. С «Большой картиной».
Готовя завтрак, наливая крепкий чай в щербатую кружку, Шлегель все время повторял это название – с восторгом, вслух, сам себе (и «для себя»! ). Он произносил: «Большая картина», лениво потягиваясь поутру, собираясь на лесопилку или выгуливая своего черного добермана по кличке Анджело. Шлегель повторял название их книги, пересчитывая заказы и таская с другими работниками дрова на погрузку. Раз уж у них с Ивлином, по крайней мере, появилось