Так мне рассказывали родители. Мы ведь не только термос с собой на прогулку брали. Иногда мы совершали творческие вылазки: вооружались холстами, красками, складными стульями и отправлялись рисовать пейзажи. Или друг друга. Картины получались такие, что без слёз смотреть на них мы не могли. Хорошо, что это были слёзы смеха. Однажды я хотел нарисовать единорога, а получилась свинья. Мама, учившая меня, что мир такой, каким мы его сами видим, и в нём есть только то, чего мы сами хотим, предложила нарисовать рог, торчащий из-за дерева. В итоге волшебная лошадь с мечом на голове на картине всё-таки присутствовала, просто она спряталась за елью. Папа тогда сказал, что автор – это тот, у кого есть полная свобода действий, он может играть и экспериментировать без условностей и запретов, которыми окутана жизнь, ведь он создаёт то, чего не было до него. Только автору известно, каким должно быть его творчество. И лишь сейчас я начал понимать, что это было не о картинах.
В один из таких художественных походов мы были у подножия горы, вдоль которого текла река. Ближе к вершине виднелась хижина. Мама рассказала, что там живет её бывший коллега, ушедший на пенсию. Двенадцать мне, конечно, исполнялось только через неделю, но сложить два плюс два я уже мог – всё-таки сын учёных.
И я просто пошёл. А что оставалось делать? Я не понимал, куда пропала мама, не понимал, о каких полётах говорилось, ведь она физик, не понимал, что у них там сломалось и как я буду объяснять это человеку в хижине (я даже не знал, как к нему обращаться!). Но я понимал: речь шла именно о нём и кроме него никто не поможет. Даже папа! Папа, который никогда не бросал дело на полпути, решил ничего не предпринимать. Ну и что, что остальные отказались, ну и что, что изобретатель не выходит на связь? Откуда отец знает, что он не заговорит с ним? Почему поверил, что он откажется помочь в вопросе жизни и смерти? С каждым шагом образ отца, сильного, уверенного, никогда не отступающего от цели и защищающего нас рассыпался на всё более мелкие кусочки. А образ матери ускользал. Мне казалось, я больше не испытаю того спокойствия, которое чувствовал, когда она обнимала меня. Это было всё, чего мне хотелось тогда – чтобы она обняла меня, и мир снова стал добрым, без опасности и несправедливости, которые душили крепче и крепче.
Я побежал. Бросился в дождь. Когда я выходил из лаборатории он накрапывал, но теперь разошёлся так, что хлестал по щекам, будто мокрыми плётками, залил глаза так, что я почти ничего не видел, просто бежал. Зато хурма из горла исчезла.
В конце концов я собрался с силами и признал невозможность дойти до изобретателя пешком. Нужно было хотя бы доехать до реки, на берегу которой мы с родителями писали пейзажи. Я смутно соображал и не сразу вспомнил, что не видел на ней моста. Окончательно отрезвил меня водитель попутки, которую я поймал. Он задал вопрос: «Ты идёшь на гору? А как ты переберёшься на другой берег?»
Действительно,