Ветром, который чувствуется где-то внутри, бесконечными гребнями колышущихся барханов, мощью, пробуждающей неизвестные органы чувств, она напомнила мне море, которого на ней нет.
– Если закрыть глаза и лечь на песок, кажется, будто качаешься на волнах.
– Закрой… Он говорил, что истину глазами не увидишь…
– А мне всё равно пришлось бы их закрыть, потому что они вспотели. И вовсе не от того, что у тебя тут жарко.
– Знаю. Я же очень древняя. И многое знаю.
– Ну хоть какая-то влага. Это же для тебя такая редкость.
– Да. Это для меня настоящий дождь, а все говорили, что он тут невозможен.
Тогда я не мог облечь в слова то, что чувствую – из меня одновременно вырвались вся боль, вся радость, все страдания и всё счастье всех миров. Они разом накатили на меня, потому что я оказался в по-настоящему живом месте. Удивительно, что пустыня означает пустоту и предполагает отсутствие какой-либо жизни. В ней столько ответов! Бесконечность, если не боишься их получить. Бесконечность, если, покинув её, не боишься вспомнить, что говорила её тишина. И тот, кто хочет что-то понять, заглянет в свою пустыню и найдёт ответы. А кому они не нужны, будет вечно искать выход, сетуя на её бессмысленность, безжизненность и невозможность преодоления этого бескрайнего пути.
– Может, поэтому по ней ходят так долго? На Земле такое случалось. Может, вообще не хотят из неё выбираться?
– …
Тишина. Ответы я нашёл в своей пустыне, как и тот маленький мальчик в своей».
– Рад, что ты разобрался.
– Да, кстати! Я хотел почитать эту книгу Адель, ты не против?
– Не против? – он достал из-под стопки исписанных бумаг, лежащих на камине, книгу и протянул сыну. Обложка вся вытерлась, даже названия не было видно, уже заклеенный переплёт выглядел потрёпаным. – Твоя бабушка была бы рада, если бы Адель узнала эту историю. Я тоже с удовольствием послушаю.
– Пап, ты же сказал, что книжка в том шкафу, – возмутилась Адель, усаживаясь на пушистый коврик рядом с камином.
– Я кое-что в ней искал, – пояснил дед.
Адель посмотрела на него прищурившись:
– Давайте скорее читать! Пап! Мы слушаем.
«Наверное, все дети гордятся своими родителями, но я считал, что у меня для этого больше причин, чем у остальных. Моя мама, Ида, была физиком, а папа, Рэймонд – историком. Они ещё живы, и в научном ремесле не бывает бывших, но я всё же говорю «были». Я начал писать эти строки спустя двадцать три года после истории, которую собрался рассказать, и этого времени оказалось достаточно, чтобы усомниться, что она вообще происходила с нами. События эти, пусть и сформировали настоящее, стали крепким прошлым, как это обычно бывает со всем, что происходит в мире. Мой отец как раз изучал и описывал такие связи: как одно привело к другому. И прогнозировал, что будет дальше. Наверное, у него я и взял привычку чётко разграничивать прошлое, настоящее и будущее, хоть они и представляют собой единое целое, связанное прочной