Еда – это не просто так. Это жизнь. А мамины гигиенические правила гласят: «Что на пол упало – то пропало». Да и без того – мы ведь не можем поднять то, что твой сосед по парте бросил на пол. Мы молча смотрим. Мы унижены.
А я еще помню свой сырок с томатом, который вот так же бросила. Даже не на пол, а вообще.
Мама уезжает
Ну вот, все вместе, Володенька спасен, продуктами хоть и не очень, но запаслись.
Но ведь взрослые всегда работают. Как же иначе! А что моим папе с мамой делать в Кирове? Они уехали сюда со своим институтом, Главной палатой мер и весов. В Питере все было понятно – они в этой Палате занимались созданием стекольных и цветовых стандартов. А тут, в Кирове, это проверка гирь в магазинах.
Делать было нечего. А мама не в состоянии сидеть и ничего не делать. Ведь война и надо помогать фронту! И мама пишет разным влиятельным людям. Наконец – ответ. Мама объявляет свое решение: «Я еду в Пёстровку. Это в Пензенской области. Там завод оптического стекла. Пока поеду одна, а когда устроюсь – заберу вас. А папа пока останется с вами».
И напомнила мне: «Если я помру – Володенька твой сын».
Библиотека имени Герцена
И мы остались в Кирове. Раньше город назывался Вятка. А переименовали его в 1934 году, после убийства Кирова. Так он и называется до сих пор.
Жили мы на Милицейской улице, дом 50. Это деревянный двухэтажный дом. Дров нет почти. Дома было холодно, и я уходила в городскую библиотеку. Это замечательное большое здание. Одним из основателей этой библиотеки был Герцен. Он жил в Вятке в ссылке. Служил в канцелярии губернатора. А позже в Вятку сослали Салтыкова-Щедрина. И он даже был правителем губернаторской канцелярии. Но я тогда знать не знала и ведать не ведала, что во время войны, одновременно со мной, в Кирове был один мальчик, эвакуированный из Питера, – Талик Халтурин. И что когда-нибудь мы оба вернемся в Питер, поступим в университет, познакомимся, поженимся и уедем вместе в Гарм…
Тогда я знала только про Герцена и Салтыкова-Щедрина. И решила, что мне надо прочитать книги классиков, имена которых я слышала, но у нас дома в Ленинграде их книг не было. Прочитала всего Тургенева, Лермонтова, Некрасова, Гончарова. Сейчас не помню имен героев и сюжетов – но кажется, что представляю себе это время, середину 19-го века… Вижу этих людей, как они ходят, как общаются, как говорят. Не так, как мы, и даже не так, как взрослые. Оказалось, что Лермонтов – это совсем другой мир, чем Тургенев-Гончаров. Обломова я не поняла. Что это за человек – ничего не хочет делать. Это невозможно представить.