Оми подумала, что не случайно конкордийцы прозвали этих людей муравьями: в городе кипела жизнь, на улице не наблюдалось праздных гуляк. Все спешили куда-то по делам, где-то стучали топоры, удары которых перекликались со звоном металла из близлежащей кузни. Рабочие переносили тяжёлые брёвна, возили песок и щебень – словом, муравейник жил в обычном, будто раз и навсегда заданном ритме. Во всём чувствовался хозяйский глаз, зорко следящий за соблюдением порядка.
Пришли воины и повели Оми в высокое каменное здание. Помещение, в котором она оказалась, было просторным. Оми с любопытством оглядывала его. По чудному замыслу архитектора оно было устроено в виде сот. Сотообразно были оформлены и стены. Пахло свежим, только что откачанным мёдом. Казалось, из муравьиного мира Оми неожиданно попала в пчелиное царство. Не было никакого сомнения, что она находится в храме многобожников. Когда из глубины зала неожиданно возник старик, стало по-настоящему страшно. Оми не боялась воинов, которые, к слову сказать, не были вооружены, тогда как при ней был боевой лук и за спиной висел кожаный колчан с новенькими стрелами. Скорее, она сама – диковатый напряжённый комочек энергии – представляла угрозу для беспечных чужаков, поскольку могла легко перестрелять их в любой момент – одного за другим, никто бы не успел и опомниться. А вот чего ждать от старика, она не знала. Всем своим видом он напоминал колдуна из детских сказок – невысокий и худой, маслянистая седая борода и острый, колючий взгляд, от которого мурашки по телу. И только голос оказался неожиданно молодым и звонким. В Конкордии, рассказывали, тоже появился однажды такой святоша, но его изгнали ещё во времена, когда Оми была совсем маленькой и жила в родительском доме.
Старик отдал приказ, и у неё отобрали оружие. Впрочем, положили недалеко – при необходимости она могла в два прыжка завладеть им. Потом с неё сорвали одежды, и она подумала, что, возможно, её хотят принести в жертву одному из грозных варварских богов.
Старик снова сказал что-то резкое. Голос был недовольным. Появились девушки. Оми взяли за руки и повлекли в небольшую соседнюю комнату. Только там она ощутила, насколько холодно стоять на каменном полу в помещении, куда совсем не проникает солнце. То, что произошло дальше, её успокоило и даже развеселило.
Её омыли тёплой, пахнущей розами водой. Потом одна из девушек открыла кадку с зелёной краской и кистью стала наносить её на тело Оми. Кисть была чрезвычайно тонкой, такую Оми видела однажды у Ренаты Бочонок – конкордийской художницы, заслужившей право расписывать храм Эхны, – поэтому процесс несколько затянулся. Постепенно тело девушки становилось зелёным, и вскоре она почти ничем не отличалась от местных варваров.
Оми попыталась заговорить с девушкой, раскрашивавшей её. «Я Оми. А как зовут тебя?» – спросила она. Та отвечала с удовольствием, но ничего нельзя было разобрать из её лепета, лишь по часто повторяющемуся «Тая» Оми решила, что это и есть её имя.
Когда с раскраской было покончено, Оми вновь пригласили в огромный зал и подвели к старику.