Посадили Марью Марковну на автобус и, взявшись за руки, молча пошли к метро. Вроде и надо было обсудить предстоящий переезд, да никак не могли подобрать подходящих слов. Ясно было одно – что он, переезд, откладывается на неопределенный срок. Жить в этой квартире было нельзя, они же все-таки не Тимофей – им хочется чистую ванну, плиту с автоподжигом и чтобы краны не протекали. Когда подошли к своим дверям, Катя, робко придержав мужа за рукав, сказала почти шепотом:
– Сереж… Может, ну его, переезд?.. Столько лет терпели – еще потерпим…
Сергей в ответ неопределенно пожал плечами и, значит, был с женой почти согласен.
А по ту сторону двери их встретила теща. Она проследовала в кухню, обдав молодых холодом почти физическим, и уже оттуда сварливо поинтересовалась:
– Ну как? Хоромы-то небось царские? Да, Катенька?
– Царские не царские, – в тон ей отозвался Сергей, развязывая шнурок, – а дышится там определенно легче! – Сунул ноги в тапочки и ушел от греха подальше.
Катя вспомнила запах, царивший в квартире, и опять непроизвольно сглотнула, подавляя позыв тошноты.
– Мама, мама, смотри! – Дарька выскочила из детской и повисла на поясе у Кати, сминая белый альбомный лист. – Я домик нарисовала!
Катя чмокнула дочку в шелковую щеку, присела на корточки, расправила рисунок на коленях. Домик об одном окошке стоял на высоком пригорке – белый-белый, с красной крышей, с трубой, из которой до самого солнца вилась серая спиралька дыма, с цветами у крыльца, такими огромными, что они были выше дверного проема, с синими занавесками и желтой песочной дорожкой, убегающей вниз, за край бумаги.
– Спасибо, золотко! – сказала Катя и чмокнула дочку еще раз. – Беги, папе покажи. Ему понравится.
Дарька, громко топая, унеслась по коридору, а теща в кухне зло уронила крышку на сковороду и включила вытяжку на полную громкость. Именно в тот момент Катя окончательно поняла, что нет, не получится потерпеть еще – хоть ты обтерпись, а надо браться за работу, делать как можно быстрее этот необъятный ремонт и бежать, бежать отсюда, пока ее семья не развалилась под натиском вечных ехидных замечаний, пустых обид, злого звона кухонной посуды и бесконечных саркастических вопросов; этот Тимофей, конечно, неприятный тип, но он, по крайней мере, будет помалкивать. И Катя, переобувшись в домашние шлепки, ушла вслед за дочкой, а маме так ничего и не ответила, хоть и знала, что за свое молчание потом еще получит – тут и к гадалке не ходи.
– Ах, Ниночка Михална, – хвалила Марья Марковна в телефонную трубку, – какие ребята у вас приятные! Повезло вам с зятем – симпатичный, вежливый. И Катеньку, кажется, любит!
А теща по ту сторону провода возражала со вздохом:
– Ох, Машенька Марковна, не всё таково, как кажется, ох, не все… Катенька у меня, сами понимаете, не красавица. Думала, и вовсе замуж не возьмут. Но вот, нашла себе… Уж не знаю, радоваться за нее или