билет, даже не сомневаясь, что смогу вернуться обратно? Или, если я этому удивляюсь, то как же я все-таки иду? Иногда создается такое впечатление, что мои ноги обладают каким-то своим разумом и делают все, совершенно не советуясь со мной. И мои глаза тоже, потому что они смотрят равнодушно. Я пытался обмануть их: например, сесть в трамвай, переехать через мост, зажмурившись, и выйти уже на той стороне. И что же? Они ведут себя как ни в чем не бывало, как будто твердо и хорошо знают все наперед. Как такое может быть?»

      Выслушав эту тираду, художник задумчиво потер пальцем свои короткие усы.

      – А почему же ты думаешь, что этот разум – не твой?

      – Ну потому что я-то этого всего не знаю… То есть я предполагаю, но я не уверен, а они как будто не сомневаются.

      – Может, именно оттого, что не могут подумать?

      К. составил ноги носками вместе, посмотрел на них, потом за решетку набережной на серую воду и покачал головой печально.

      – Ну хорошо, – согласился художник. – Но разве не надо радоваться, что они приводят тебя именно туда, куда нужно, и там находится именно то, чего ты ожидаешь? Если это чудо – то, по крайней мере, очень удачное. Что тебя печалит?

      – Меня это беспокоит, Петри, меня это очень беспокоит, – сказал К., посмотрев вдоль реки.

      Ветер разбрасывал по его лбу темные пряди волос.

      – Петри, – тревожно добавил он вдруг. – Тебе не кажется, что у этого моста было раньше три, а не четыре пролета?

      Художник посмотрел в сторону приземистого строения, по которому отчаянно громыхал перекатывающийся через приподнятый горб трамвай.

      – Нет, что ты, их всегда было четыре. С чего ты взял?

      – Ты ведь рисовал его?

      – Рисовал, даже фотографировал, покажу, там их четыре. Сбоку дополнительный, несимметричная конструкция, ты просто не замечал.

      Дни текли медленно, К. уже, должно быть, неделю не выходил из дому, он даже не одевался к выходу, сидел в своей комнате в длинном халате, читал и пил вино. Вечером он выглядывал в окно: Анни, закрывая лавку, махала ему рукой. Она полагала, что он болен, и даже зашла поинтересоваться и спросить, не нужны ли лекарства. Старая служанка, оставшаяся еще от прежних хозяев, но явно считавшая себя не столько его прислугой, сколько попечительницей, приветливо зазвала девушку на чай и заставила его к ним выйти. Он был смущен, но пришлось подчиниться. Две женщины над ним посмеивались. Анни принесла новые книги.

      – А вы когда что-нибудь напишете? – спросила она весело и побежала вприпрыжку вниз по лестнице.

      Теперь он снова сидел в том же кресле и смотрел на страницу, которую уже долго не мог перевернуть. Мысли разбегались и улетали куда-то. Старушка шуршала в прихожей. Наконец, она заглянула к нему.

      – Все сидите, сударь? Вышли бы на улицу, что сидеть взаперти?

      Он ответствовал печальным взглядом.

      – Ну хоть окно открою. Смотрите, какое солнышко! Что вам на завтрак