Так вот, здесь я почти пою, как некогда мой – теперь уже взрослый – сын. Правда, счастья, равного тому, я не испытываю: мои отношения с природой гораздо суше тех, что мне хочется установить с людьми. Тогда же мое счастье происходило не из общения с природой, а из совершенного контакта между мною (Я) и сыном (Ты). В немногих женщинах и очень нечасто мое Я встречалось с Ты, но только один раз Я с такой полнотой был захвачен Ты и переливался в него.
Я всегда искал этого, и кто же, кроме женщины, может стать для мужчины Ты. О, только не ты! Я не в состоянии объяснить нашу связь. Какая сила соединила нас? Кто так долго удерживал нас друг подле друга? Я не могу быть с женщиной, если не чувствую в ней возможности хоть ненадолго стать для меня Ты. Непереходимая граница между нами пролегала там, где Ты и не пахло; там было другое Я или что-то еще – толком не знаю. Мне это было понятно с первой минуты нашего знакомства – и тем не менее я, вопреки своей природе, не только смог вступить в связь с тобою, но и сумел в течение трех лет поддерживать эту связь, не находя в себе сил прервать ее – такую же противоестественную для меня, как, например, гомосексуализм.
Я не хотел бы оскорблять тебя – я хотел бы не оскорблять тебя. Я не люблю и не любил тебя. Если можешь, прими это не как оскорбление, не принимай это как оскорбление – ну, пожалуйста. Тем более, что, если честно, ты ведь можешь ответить – в этом ты всегда отвечала мне – взаимностью.
Но, может быть, тебя несколько утешит, что это мое письмо предпринято как – пусть и обреченная на провал – попытка хоть раз – на прощанье – сказать тебе Ты.
Прости
А.
На следующий день я решился отправить это письмо, но мне пришло в голову, что ведь нигде в городе я ни разу не заметил почтового ящика. Я отнес это на счет избирательности памяти – просто прежде мне не было надобности – и, выйдя из дому, осмотрелся по сторонам. Мне пришлось пройти несколько улиц, прежде чем я окончательно утвердился в убеждении, что ящиков действительно нет. Я обратился к нескольким горожанам и получил довольно невразумительные ответы.
– Так это ж на почте, – говорили они и тут же замыкались, как будто я спрашивал о чем-то неприличном.
По счастью, я встретил Петра.
– Навiщо тобi? – мрачно произнес он и стал пылко объяснять, что я скоро все равно уеду и, стало быть, письмо отправлять не нужно, что он, Петро, вообще писем не пишет и мне не советует, что это – «кайдани» – дальше полилась традиционно-мятежная украинская речь с проклятиями «хай ïм» и «щоб ïм». Я ничего не понял, но все это меня страшно подзадорило и укрепило в желании во что бы то ни стало найти почту, и Петро, заметив это, разом замолчал и жестом показал, что проводит меня.
Мы долго шли какими-то переулками, пока, наконец,