Он забыл, что сам когда-то был птенцом и также яростно и безрассудно пробивал скорлупу обстоятельств в надежде на будущие бла-бла-бла. Лет в четырнадцать, раздолбив все перекрытия над головой, будущий профессор взлетел, как Икар, к Солнцу и, рассекая крыльями воздух, с наслаждением впервые вдохнул аромат солнечного света, основы всякой земной жизни.
Теперь же, несмотря на общую образованность и специальную начитанность, его мозг превратился в обыкновенный, палёный временем исторический гриль. Чего стоит проникновенный монолог о социальной справедливости и свободе, если многолетний гнёт абстрактных цифр и понятий выдавил из обоих его полушарий былое ощущение полёта. Но главное, выдавил заветные бла-бла-бла, о которых только и следует говорить, упоминая будущее. Говорить не снисходительно, но совершенно серьёзно. Ведь они и есть крылья.
Увы, эта очевидная дилемма так и не пришла в голову Пухловскому. И заслуженный профессор, сгорая от первобытного и бессознательного страха, нажал тревожную кнопку.
Омоновцы… Тот же Осип, человек неглупый и совестливый, оказался в стрессовой ситуации бессловесным исполнителем административной воли и, более того, – энергии зла. Почему его внутренняя генетическая доброта не очнулась, когда стремнину происходящего понесло, как сорвавшуюся с привязи лошадь? Да, он, служивый человек, обязан был исполнить приказ. А если поступит приказ стрелять в собственную мать?..
Иными словами, почему наш хвалёный гуманизм, драгоценный плод эволюции и личных духовных упражнений, тотчас забывает все свои интеллектуальные достоинства и в первой попавшейся «под руку» стрессовой ситуации встаёт под знамёна римского Колизея: «Хочешь жить – убей!». Почему мы даже не считаем нужным остановить занесённую для удара руку и посмотреть в глаза оппоненту, почувствовать интонацию его речи, попытаться понять первопричины его суждений? Да, его точка зрения радикально не совпадает с моей. Ну и что?! Неужели только смерть может разрешить спор двух подобий? Помните, Александр Галич пел:
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!..».
Часть 3. Собеседники
Не всё складывалось гладко в отношениях старца и молодого келейника. Агатий, поначалу «такой холодный, как айсберг в океане», день ото дня внутренне «таял». Понемногу всё более становилось заметно, что глубоко, в переплетениях его бесчувственных органов журчит первая «весенняя зажора*. Подъедая видимую часть айсберга, вымороженного циничной подростковой злостью, весёлая зажора вытапливала из онемевших нервных окончаний тёплые и сердечные чувства. Однако этот весенний процесс оказался не быстрым, весьма болезненным и растянулся