Девушка в ужасе смотрела на тела убитых людей. Ее глаза закрыла пелена слез, а я смотрел на нее и пытался вспомнить, как это любить…. В какой-то момент я перевел взгляд на лежащие трупы. Кровь уже смешалась с грязью асфальта, и походила на горячий шоколад.
Девушка вытерла слезу и в это мгновение в моей душе, будто бы что-то екнуло, и я решился подойти к ней.
– Мари… – прошептал я, взяв ее за руку и потянув к себе.
Она вздрогнула и подняла на меня полные слез глаза.
– Фридрих… – прошептала девушка и уткнулась лицом в мое плечо. – Уведи меня… Я сама не могу…
Сейчас, глядя на нее, я невольно вспомнил, как мне вручили мою первую награду. Я тогда ликовал от счастья. Это был нагрудной знак, который мне лично вручил Гиммлер. Он похлопал меня по плечу и улыбнулся.
– Это за доблестную службу.
Я со смущенной улыбкой принял коробочку, обтянутую темно-зеленым бархатом с белой атласной крышкой.
– Хайль, Гитлер! – с воодушевлением тогда проговорил я, выкинув вперед руку.
Тем же вечером, с каким-то детским счастьем, я разглядывал этот нагрудной знак. Это был маленький значок в центре, которого был изображен череп со скрещенными костями и пронзивший его меч со свастикой на клинке. Лезвие меча обвивала Гидра – мифологическая пятиголовая змея, символизирующая «бесчисленные» партизанские «банды». Меня то и дело охватывал неземной восторг, от одного осознания того, что эту награду мне вручил сам Гиммлер. А сейчас с тем же счастьем я смотрел на единственную любимую женщину. Только она теперь для меня была чужая.
– О чем ты думаешь?… – тихо прошептала Мари, глядя на меня испуганными глазами.
– О тебе… – ответил я и снова обнял ее. – О тебе.
***
Той ночью, ложась спать, я невольно вспомнил о Мари. Не подумайте, что в тот момент я думал о любви к этой девушке, нет, я тогда даже не понимал, что я чувствую. Я очень долго прожил, отдавая всю душу служению Фюреру, поэтому ничего не могло сравниться с этим чувством. Но мысли о Мари заставили меня улыбнуться. В памяти всплыл первый поцелуй. Тогда в моей душе проснулось благородство, и я не позволил себе причинить боль любимой девушке, но сейчас этот поступок был для меня смешон.
Я закрыл глаза и начал засыпать, но в памяти всплыл другой образ. Малолетний еврей, замученный в застенках Гестапо. Я вспомнил его испуганные, большие глаза. Он плакал и умолял пощадить, клялся, что готов отречься от своего происхождения, лишь бы жить. Я видел слезы в его невинных глазах. Он схватил меня за руку и умоляюще посмотрел, казалось в саму душу. Я словно все это видел. «Пожалуйста», – умоляюще шептал он. Я отдернул руку и с презрением ответил: «Жизнь