Ныне – эпоха всеобщего равнодушия; и духовную пустоту начинает заполнять выгода, расчет, грубый позитивизм, «предметы первой необходимости». В конце концов, все это складируется, гниет, хламится, что невольно вспоминаешь господина Плюшкина.
Прав Чехов: нет ничего непоэтичнее прозаической борьбы за существование.
Личных трагедий и переломанных судеб нам не избежать. Чтобы «спастись от ближнего», кто-то обращается к богу, которого очень любит, но никогда не видел и не чувствовал; кто-то моделирует свой мирок из непонятных отвлеченностей и условностей, на манер игры поэтов серебряного века; кто-то наполняет себя красотами природы и ведет жизнь бесполезного отшельника; кто-то – и таких большинство – с головой окунается в быт, в вещи, в мелочи.
А в итоге:
«Страшная пустота жизни. О, как она ужасна».
«Самая почва „нашего времени“ испорчена, отравлена», – вот оно, извечное отношение современников к своей эпохе.
Розанов не был здесь исключением.
Было бы очень просто сказать вслед за Саровским: «Спасись сам, и через тебя сто спасутся». Но как спастись? Что для этого нужно делать?
Индусам легче – они, как стеклянные пробирки, всякий раз наполняются новым веществом, постоянно превращаются из одного в другое. В России же, увы, подобные фокусы не проходят: мы привыкли разбрасывать, а не собирать; мы раздариваем свои мгновения, словно подарки из рождественского мешка; праздники проходят – и ничего не остается, кроме «убытков».
И раз уж пошло такое сравнение, то заметим – в мешке у Деда Мороза нет особых ценностей, там более безделушки-безделицы…
Творчество Розанова – тот самый мешок? Он прекрасен до праздников и совершенно не нужен после них.
«Бог послал меня с даром слова и ничего другого не дал. Вот отчего я так несчастен…»
* * *
В конце концов, кто такой Розанов?
Когда Вл. Соловьев отказал ему в звании философа, обозвав «пификом и оргиастом», была ли в этом справедливость? Несомненно.
«Васька дурак Розанов» крайне нелогичен, невоздержан, бессистемен; добрая половина его философских изысканий «притянута за уши»; за ним не числилось ни одной «столбовой» идеи. А потому «ничего, кроме господина Розанова, мы не видим» (Соловьев).
Наш герой не сделал ни «открытий», ни «закрытий».
Когда-то он написал о Герцене: «Целый базар в одном человеке… он был весь шум, гам, без нот, без темпов и мелодии». О Герцене ли писал Розанов? Или ему изменила проницательность – «Былое и думы» есть одна из немногих гармоничных книг в нашей литературе?
Базаром жил именно Розанов.
Подчас это был «блошиный рынок»: «У меня какой-то фетишизм мелочей. Мелочи суть мои боги. И я вечно с ними играюсь». Достойное ли философа занятие? Как искусство, построенное по принципу «что вижу – о том и пою», воспринимается зачастую атрофированным, так и философия, сотканная из мгновенных мыслей, «листьев»,