Мы тогда ездили к двоюродному брату мамы в какой-то городок под Москвой, и когда мы выходили из поезда, то я первый выпрыгнул пулей из вагона, а отец помог маме выйти, а потом мне сказал, что я мог бы и помочь маме спуститься (естественно, он говорил несерьезно – хотел посмотреть, что у меня на сердце, было ли у меня подобное в мыслях). Я, как сейчас помню, сказал: «А чё я, пап? Я не умею, да мама и сама выпрыгнет из вагона без чьей-либо помощи». «Э-эх ты. Ну, ничего. Поймешь это, когда у тебя будет девочка». Я запомнил этот случай очень хорошо, а также то, что женщине надо помогать выйти. Я не понимал в то время почему (Сама-то выйти не в можах, что ль?), но я решил это сделать для себя некой аксиомой (потому что так надо). Потому что так делает мой папа, мой друг, тот, на кого надо равняться – он все делает правильно.
Это теперь он обратился в такого злобного монстра, что думаешь, он был таким всегда, но это не так. Наверно, я так думаю, потому что он был нормальным, был моим кумиром и другом очень давно, так что мне и верится в это с трудом. Когда в деревне умер дед, а затем вслед за ним и моя дорогая бабуля, которая умело здорово шутить, так что живот временами, думаешь, разорвешь, отец-друг начал меняться, быть раздражительным и злым, стал пить, пропадать и срывать на нас с матерью по пустякам. То, что со смертью бабуля и деда что-то изменилось, я почувствовал тоже – во мне умерла лучшая моя часть, и я, будто с того времени, засыхаю. Каждый из нас после смерти деда с бабулей изменился, а мама особенно. Она быстро пережила смерть родителей, и на первый взгляд как бы и не изменилась, но она сильно изменилась (уж я-то знаю): стала более сдержанной, менее веселой и печальной – смерть наложила на нее свой отпечаток. А затем она начала выпивать. Я не слишком-то много помню об этом ужасном периоде моей жизни, который, казалось, никогда не закончится. И это даже хорошо. Я знаю только, что мне тогда было лет одиннадцать и в это время я подружился с Риком, а потом с Серым, которого перевели из другой школы. Уже тогда мы начали отрываться и делать различные пакости, которые в сравнении с сегодняшними, милые шуточки. В период после смерти деда с бабулей я чувствовал ярость и обиду внутри, я был задирист и любил подраться (сейчас я дерусь, только если кто-то начинает забываться и переходит мне дорогу). Еще я помню, что то и дело думал о бабушке и деде. Я всей душой хотел увидеть их лица, обнять и чтоб бабуля сказала какую-нибудь грубоватую деревенскую шуточку, над которой мы бы вместе погогалились. Я не верил, что их больше нет, что они остались жить лишь в моих воспоминаниях.
Мы купили по мороженому и направились к мосту посмотреть на уток, если они, конечно, там были. К этому времени приступы бешеного безмолвного смеха прошли, и я походил на нормального человека. Когда я смолотил