– На трассе? – быстро спросил капитан.
– Военно-стратегическую дорогу строим, а он на трассе божественную комедию ломал. Молитвы пел, народ собирал, чудеса показывал.
– Чудеса? Какие чудеса?
– Иголку с ниткой через щеку продергивал, грудь шилом прокалывал. Факир, бодай его в брюхо! А рабочие, особенно деревенские из глухих углов, и бабы носами хлюпают: «Блаженненький!.. Святой, к Господу причаенный!.. Чудотворец!..»
– А что ему на трассе нужно было?
– А я знаю? Вышиб я его с трассы и пообещал: если еще раз увижу – в землю по плечи вобью! А сейчас, гляжу из окна, он в тень прячется и на дом Виктора Дмитриевича пялится.
– Пойдем поприветствуем его, – двинулся капитан.
Юродивый стоял, прижавшись к стене, прячась в тень.
– Уважаемый публикум! Рекомендую! Факир Шаро-Вары! – сердито, но тоном циркового шталмейстера провозгласил мичман.
Косаговский включил карманный фонарь. Из темноты выступило иконописное темное, изможденное лицо с узенькой бороденкой, стекавшей со щек. Блеснули пустые, словно стеклянные глаза. Памфил-Бык стоял сбычившись, уперев в грудь подбородок. Когда-то нож, а может быть, пуля или сабля резанули его по горлу. Рана заплыла безобразным шрамом, красным и бугристым, как петушиный гребень. Шея онемела, подбородок оказался притянутым к груди; голову юродивый поднять уже не мог. Он стал походить на бодающегося быка, за что и получил свою кличку. Одет он был в рваное пальтишко, подпоясанное веревкой, вместо шапки повязался по-бабьи грязным белым платком, на ногах – валяные опорки. Он опирался обеими руками на длинную и толстую дубину со свинцовым набалдашником в кулак величиной.
Подошедшие к нему молчали; молчал и он, блестя своими «стеклянными» глазами.
Капитан почувствовал вдруг, что юродивый пристально вглядывается в него. В это время Женька заскакал вокруг юродивого с заигрывающим тявканьем. И будто бы отбиваясь от собаки, Памфил-Бык, перехватив дубину за нижний конец, с силой размахнулся ею вкруговую. Круто загудел воздух. Испуганно вскрикнул невидимый в темноте Сережа. Свинцовый набалдашник просвистел близко от головы капитана.
– Осторожнее размахивай, гражданин, – спокойно сказал капитан. – Ты кто такой?
Памфил-Бык ухмыльнулся широко, бессмысленно.
– Асиньки? Я кто? Я Памфилка, дурак присноблаженный, глупомудрый. Вот я кто. – Он заморгал часто, подпрыгнул высоко и завопил хрипло: – Христа зарезали!.. Богородицу-матушку зарезали!.. Ой, жалко!
– Заткни кран! – гаркнул, как на палубе, мичман. – Что здесь потерял? Что высматриваешь?
Юродивый и ему ответил ангельской, миролюбивой улыбкой.
– Асиньки? – и закрестился вдруг испуганно. – Узнал! Узнал тебя!.. Ты Богородицу зарезал!.. Боюсь! Ты Памфилку-дурака зарежешь… Боюсь! – захныкал он, тыча пальцем в лицо мичмана.
– Ша! Чтоб тихо было! – шагнул Птуха к юродивому и поднес к его носу кулак. – Чуешь? Увидишь небо в алмазах!
В глазах Памфила мелькнула осмысленная