Русская Дания. Фридрих Кёнигсбергский

мужчине, он видел, или хотел видеть ее преисполненный благостью образ, и в тот момент он пугался себя самого. Он страшно пугался: хорошо если бы это была не она. И присмотревшись, он понимал, что это действительно не она. После всего этого, в какой-то момент, Афанасий впал в какую-то неосознаваемую безрассудную амнезию, и на короткое время он перестал совершать подношения – в забытии, надеясь на то, что все это уже прошло, по крайней мере не продолжится. Но Афанасий, будучи заложником каких-то странных обстоятельств, со временем выбрасывался как кит на пляж, на поле неистовой брани бытия с самим собой, где Афанасий всегда бывал бит.

      Дождь лил пулями, насквозь пронзая его изношенное тело. Афанасий лупил по стеклу легкового автомобиля, но водитель, кажется, не слышал. Светофор красным останавливал автомобильный поток. Водитель мешкал, но через какое-то время он открыл окно, и протянул Афанасию кулак. Афанасий подставил под кулак свои широкие грязные ладони, но когда рука из автомобиля расслабила пятерню, из нее выпал обыкновенный бычок, который точно о пепельницу затушился об Афанасия. Афанасий сложил свои немые горсти с бычком в них, без каких-либо эмоций продолжая сквозь водительское окно смотреть в темноту автомобиля. Окно водителя медленно закрылось, и колонна автомобилей пошла дальше, минуя Афанасия, замершего, глядящего в свинцовое небо.

      ***

      – Итальянский револьвер. Замечательно.

      – Да, его мне в свое время отец подарил. Но беда в том, что у него боек сточен, поэтому из него уже не постреляешь. Так, если боек заменить, то тогда, конечно. Сколько угодно. Уже мечтаю, как домой вернусь, буду носить его как наган за поясом, и не скажешь ничего, а если кто пристанет, так я его взгрею. Да и не пристанет, буду его показно носить. Обожаю револьверы. Так, если его починить, то можно в него одну пулю зарядить и, в случае чего, всегда себе в висок выпустить. Здорово, по-моему, – говорил парень, управлявшийся с парусом.

      – Итальянский револьвер. Класс, – экзальтированно произнес его приятель, но тут в разговор вмешался капитан.

      – Револьвер? Это зачем тебе, мальчик мой, револьвер? Ты знаешь, что это штука стреляет?

      – Конечно, кэп. Но так я буду неуязвим, тем более револьвер – это незаменимый атрибут романтического образа, который мы исповедуем.

      – Романтического? – усмехнулся капитан, – мальчик мой, не понимаешь ты еще. Не свинец делает тебя неузвимым, читай, бессмертным, а люди, с которыми ты объединен общей идеей, – после этих слов, капитан живо, с огоньком, улыбнулся, чтобы его слова беспрепятственно достигли неокрепшего ума его подопечного.

      Знойный день все продолжался. Мухи, комары. Яхта двигалась вперед, а командный состав на ней предался легкому умиротворению. Кто-то фантазировал о дальнейшем будущем, кто-то прокручивал в голове утренние события, кто-то просто бесился в экстазе – в общем, на палубе стояла легкая ясность, а также ясная легкость. Тот моряк,