– Тамара, – он опустил мою руку, мягко накрывая её второй ладонью, – я ведь сказал тебе: ты сильно нравишься мне. И я на многое готов ради тебя, несмотря на то примешь ли ты меня или оттолкнешь. От твоего решения моё отношение не изменится.
– Но так не бывает, – мой голос наполнился болезненным удивлением. Я слушала его и смотрела в его глаза. Эти глаза не врали, что угодно, но не его глаза, пропитанные пьянящим огненным ромом, окутанные прозрачной, тонкой голубизной, будто бы можно было заглянуть сквозь неё, чтобы лицом к лицу встретиться с обитающей в недрах душой. Я видела его искренность и откровенность, он был Демоном Поверженным, поверженным какой-то невероятной любовью.
"… И видишь, – я у ног твоих!
Тебе принес я в умиленье,
молитву тихую любви,
Земное первое мученье
И слёзы первые мои…"
Нет, мне не было неловко с ним, мне не было страшно или дискомфортно. Но ни один мужчина ещё не вел себя со мной так, будто бы я была для него хрупкой Богиней, его королевой. Он пытался оберегать меня, охранять, наполнять заботой и теплом. И даже если мой ум еще пытался сопротивляться, приводя тысячи доводов, почему я не должна влюбляться в цыгана, моё сердце, моё тело, моя душа уже давно были оплетены путами этого пламенного в своей искренности взгляда.
Тагар встал со стула и прошёл несколько коротких шагов до окна. Ставни дрожали и дребезжали от ветра, он закрыл их плотнее и воцарилась тишина, нарушаемая лишь похрустыванием ветвей в печи. А я смотрела на его спину. Разве может спина незнакомца выглядеть настолько родной?..
– Спой мне что-нибудь, – вырвалось раньше, чем я успела подумать, – твой голос успокаивает.
Тагар не оборачивался, но я слышала, как он усмехается. Он пел очень тихо, так обычно начинают песни о войне. Но он пел о чём-то другом, о свободе, о чём-то горьком для его души, горько-сладком. Я видела его спину, а взгляд мужчины был устремлен в окно, за ним были горы, овеянные вьюгой, а что за теми горами? Голос четкий, тёмный, охровый, слова магические, будто заклинания, окончания терпкие, как вишнёвая водка, а ноты длинные, словно бы долины. Когда Тагар поёт так, мои глаза наполняются слезами трепетного восторга, я не знаю о чём его песня, но песня, кажется, знает меня, опускаясь в глубины моей души мягким апрельским снегопадом.
В молчании пульсирующая вена, натянутая меж наших сердец. Сердцебиение. Наши глаза встречаются в точке за окном, мой взор проходит сквозь широкую спину, насквозь, и застывает там, где касается полосы его взгляда. Мысленно, я провожу пальцами по прямому позвоночнику, скрытому под мягкостью серых ниток, почему-то эта мысль вызывает у меня тревожный трепет и душевное волнение. Как, должно быть, чувственно, прикоснуться к его нагому позвоночнику холодными пальцами.
– Я родился на Балтике, на Севере, – теперь его голос твёрд, решителен, – я был пятым и последним ребёнком. Мы кочевали на Юг, целью была Армения, там, где