Как многое, порой, меняет сон. Будто всё то, что взбаламутилось в дневной суете, осело на дно глубокого безжизненного водоёма: всё лишнее, всё придуманное и надуманное, всё несущественное и ненастоящее. И сразу после пробуждения, пока эта мелкодисперсная взвесь вновь не начала кружиться и мельтешить, вдруг открывается общая картина произошедшего. Открывается с безжалостной откровенностью, вся и сразу, словно разглядываешь условный макет минувшего дня.
«Раб! – бабахало за стеной. – Раб! Раб! Раб!»
Сейчас, проснувшись в этом адском грохоте с распухшей губой и заплывшим глазом, он уже не сомневался, что нет никакого розыгрыша и нет никаких актёров и, главное, нет никакой надежды избежать уготованной ему участи. Хватит себя обманывать.
«Раб!»
Старая панцирная кровать застонала, когда Славка встал на неё, чтобы выглянуть наружу.
Даже одного глаза было достаточно, чтобы увиденное поразило.
Ночное небо, не темнеющее в это время года до обычной своей глухой черноты, полыхало от края до края. Огромные огненные шары вспучивались в вышине, соединялись в невероятные букеты, разлетались стремительными иглами, искрились, меняли цвет, разбивались на ослепительные осколки и гасли, чтобы уступить место всё новым и новым вспышкам.
А под этой феерией огней, как царская корона, украшенная драгоценными камнями, сверкал великолепный Дворец. Стены его подсвечивались лучами скрытых где-то у основания строения ламп. Сочно горела на бирюзе позолота. В высоких окнах плескался мягкий янтарный свет и двигались призрачные тени. Чуть в стороне среди чёрных почти человеческих силуэтов можжевельника сказочным шатром сияла беседка-ротонда. Фонтан тоже преобразился и расцвел волшебным цветком – каждая струя переливалась своим цветом, словно вместо воды из фонтана били струи сладких напитков. Меж высоких стоек уличных фонарей протянулись тонкие гирлянды с тысячью звёздно-мерцающих лампочек. Людей видно не было, но то и дело, в перерывах между разрывами, можно было различить отдельные выкрики и смех.
И вместе с тем, как оглушительно рвалась ткань ночного неба, рвалась на крохотные лоскуты и Славкина душа.
«Раб! Раб! Раб!»
Как только салют закончился, в дворцовом парке настоящий оркестр заиграл «Вальс-фантазию» Глинки.
Потом Славка долго неподвижно сидел на кровати, вслушиваясь в себя, пытаясь понять: что значит быть рабом. Как это – полностью принадлежать кому-то? Как вещь… И хотя, на первый взгляд, всё в этом вопросе было предельно ясно, итоговый результат никак не укладывался в голове.
Ему вспомнился школьный преподаватель обществознания Степан Вальтерович Носов. Невысокий, плотный, широколицый, с густой чёрной бородой, делающей его похожим на древнегреческого философа. Он и говорил как философ – медленно, веско,