Апрель-88.
Меня вынуждали выбрасывать белые флаги.
Закушены не для того сотворённые губы.
Я выбьюсь из общего ритма на стартовом шаге.
А все барабанщики это, как раз, и не любят.
Не звук ненавижу, но однообразие звука.
Второму удару нисколько не буду послушен.
И штраф назначают проросшие в палочки руки —
публичный позор под огнём бесконечного туша.
А чувство вины – утончённое правило плаца.
Его приплюсую к признанию собственной дури.
Содеяно зло, и не всем суждено оправдаться.
Тогда я мечтаю родиться источником бури.
Апрель-88.
Отчизна моя встрепенувшейся птицей
расправила крылья на пламя заката.
Перо над зеркальной водою кружится,
пройдя по дырявому телу плаката.
Любимая, где ж за тобою угнаться?
В твоих пожеланьях – воинственный ветер,
глубокая ночь и начало прострации,
путь на звезду, что прохладен и светел.
Ты плавно встаёшь и уносишь обиду.
Ты резко встаёшь, не желая мириться.
Ты напоминаешь рассерженным видом
Отчизну мою, встрепенувшейся птицей…
Июль, август-88.
Страна преломлённого света
в предчувствии трудной зари.
Как осиротевшие, где-то
мерцающие фонари.
Слуга пресловутой арены,
хозяин убогой судьбы,
кого же ласкали сирены,
любезные лику Судьи?
«Ах, если бы стать гранатою,
и вражьи крушить дома.
Жалея цветы, помятые
фонтанчиками дерьма…»
Всё кончено, честное слово.
Лениво толкает сквозь строй
живого, пока что живого
казённо-простой герой.
Ноябрь-88.
Товарищ по сцене, когда я тебя позову,
мы встретимся там, где растаяла вечная мгла.
Искомая радость, что прямо от нас пролегла,
способна ослабить бесцветные сны наяву.
И чувствуя: не разряжается в сердце набат
на той стороне с безысходностью в степени «эн»,
мы станем минёрами тщательно сложенных стен
и мало-помалу, но выдавить сможем раба.
А если в конечностях неугасимая дрожь,
как следствие тяжести нового стада ханжей,
умрём и похерим, что кличет беду ворожей,
товарищ по сцене, когда ты меня позовёшь.
Июнь-89.
По-над белой дорогой, где светел и юн
собирательный образ героев поэм,
прозвучали аккорды эоловых струн.
И растаял в пустынной дали Вифлеем.
И сокрыла Голгофу завеса дождя,
разъярённое небо – от падшего ниц.
И того, кто готов упоительно ждать
появления умных доверчивых лиц.
Потому в полнолуние мне невтерпёж
уберечься от огненной лавы в аду.
И тогда не судьба напороться на нож
в соловьино-густом