Фирменный кустанайский обряд обожествления подсолнечника и его семян, он же – народная традиция и почти священная часть культуры местного бытия сейчас потеряли знаковость свою и колоритный шарм. Недавно летал я на могилу отца, а потом на машине брата долго ездил по родным памятным местам. Мало чего узнавал, путался в новостройках и просто выл в безжалостно обновленном центре города. Но понимал, что инициаторов прогресса провинции и доведения её внешне до подобия мегаполисов можно только отравить всех разом и оставить город в его старом уюте и первозданности. Но тут же догадывался, что инициаторов-активистов пришлют новых, а город всё равно додолбят-таки до красивой безликости.
Но меня потрясло не столько издевательство архитектурное, сколько исчезновение той греющей душу прелести, которую являли собой семечки на улицах, тетки с ящиками, полными неповторимых ливерных пирожков, веселые продавцы, залётные дети гор, делающие пушистую сахарную вату и старьевщики на лошадях с телегами, которые объезжали окраины и собирали тряпьё.
На нашу Ташкентскую улицу со свистом, улюлюканьем и прибаутками в пятидесятых годах раз в неделю врывался седой цыган Харман на гнедой кобыле и увешанной воздушными шарами телеге. Он всегда останавливал кобылу на углу возле маленького сквера, давал ей из телеги хороший комок какой-то травы, а потом садился на свои мешки и орал со всей дури:
– Я лихой цыган Харман. У меня большой карман. В том кармане все твоё! Приноси сюда старьё!
Пацаны малые и девчонки из трёх ближних кварталов его давно ждали и когда кобыла, фыркая, вылетала из-за угла, начинали хлопать в ладоши и выстраиваться в очередь. Все были с мешками и хозяйственными сумками, набитыми выпрошенным у родителей рваным и мятым тряпичным барахлом.
Цыган, продолжая говорить стихами и прибаутками, взвешивал каждый комок тряпок на безмене, после чего выдавал сдатчику расчет. Это была либо глиняная разукрашенная свистулька с дырочкой, которая, если правильно дуть и зажимать дырку, издавала пронзительные звуки, напоминавшие стон умирающего или жалобный вой шакалов, которые часто забегали зимой из степи на окраину города. Либо он давал из ящика перетянутую резинкой тонкую пачку воздушных шариков. Но больше всего везло тем, кому Харман торжественно двумя руками подавал сразу три красных сахарных леденца на палочке. Это всегда были петух, не входивший целиком в рот, заяц с высокими ушами и пятиконечная пурпурная звезда.
– Только вчера с Кремля снял для тебя, дорогой! Те аве; н бахтале;, зурале;! Значит – будь здоров, дорогой!
Он стоял на углу примерно час. Приходили и взрослые с большими мешками, скидывали мешки старьёвщику, но ничего не брали. Покурят с цыганом, поболтают и уходят. А дети их ещё раньше все скинули в телегу и дули в свистки, накачивали ртом шарики и обсасывали петухов с зайцами.