задачу, жмем вперед. Ложбина петляет, и мы натыкаемся еще на одно орудие. Командир орет сдать назад, чтобы суметь прицелиться. Я выполняю и, забравшись немного на склон, останавливаюсь. Не хочу сильно вылезать из укрытия, а наклона командиру должно хватить для прицела. И он не подводит, быстро выставляет, стреляет, и немецкий расчет не успевает ничего толком предпринять. Мы идем дальше. Почти сразу на линии нашего движения видно еще орудие. Однако в этот раз немцы поняли происходящее и уже развернули его в нашу сторону. Я останавливаюсь. Снова не слышу командира. Жму назад, поворачиваю и задом выскакиваю из укрытия, развернув танк параллельно ложбине. Немцы сделали выстрел, мимо. Теперь им опять надо поворачивать орудие, но им это не поможет. Я рву вперед, жму вдоль ложбины. Сейчас я больше рискую словить снаряд с нашей стороны, ведь немцы по своим позициям бить не будут. Но этот риск меньше, чем продолжать идти по канаве. Пока немцы суетятся, я подлетаю к месту и ныряю в канаву прямо на орудие. Грохот стали о корпус, и я снова выскакиваю из канавы на противоположном склоне. Жму дальше и вижу еще одно орудие, тоже установлено вдоль ложбины. Нас встречают. Останавливаться нельзя. Могут успеть развернуть и прицелиться, да и мы тут как на ладони. Командир уже меня понял и молчит. Я повторил знакомую практику и раздавил орудие. После этого проехал немного по ложбине и понял, что больше не чувствую прилива этой уверенности. Я заорал:
– Командир, че дальше делать?
Чувствовал, что мы смяли противотанковую оборону немцев, и теперь наша атака не захлебнется. Командир повел танк дальше в бой.
После боя мы с командиром сначала не разговаривали. Потом он подошел и сказал:
– Не забудь, что здесь я командир! Но сегодня ты был прав.
Он уставился на меня совершенно непривычным взглядом, словно смотрел куда-то насквозь меня или за меня и не моргал. Он схватил меня за плечи железной хваткой, тряхнул и сказал:
– Спасибо тебе!
В этих словах было что-то очень тяжелое и очень ценное. Эти слова благодарили за жизнь. В этих словах я услышал ценность жизни. И, похоже, это очень большая сила.
Я подумал: – Слава Богу, трибунала не будет.
Расстреливаю себя
Пулемет работает точно. Я сосредоточен и стараюсь, чтобы лицо было за ним, чтобы сверху выставлялась только каска. Я действую верно, точно выполняю все, чему нас учили. Я верю в силу немецкого оружия, нашей армии. Мой пулемет сеет смерть на стороне врага. Я достойно выполняю свою работу, и мои друзья могут с большой эффективностью контратаковать русских. Я чувствую усталость в руках от вибрации пулемета.
Я постоянно сталкиваюсь с каким-то сопротивлением внутри меня, которое пытается поставить под сомнение мой профессионализм. Я абстрагируюсь от этого и концентрируюсь на своих действиях. Но чем сильнее я отгоняю эти мысли, тем более явным становится
