– Зайдём на минутку? – предложил я.
Едва мы огляделись внутри, как Антон вскричал:
– Смотри! Пикуль! «Моонзунд». Вот будет здорово, если написано так же, как «Пером и шпагой»! В таком захолустье и ищи литературу!
Он взял две книги «Моонзунда» и спросил:
– Читал ты Пикуля?
Я ответил: «Нет» – и подумал, что неплохо бы и мне ознакомиться с сочинениями этого писателя, но, может быть, из-за того что мой одноклассник Митя Быстрин Пикуля никогда не упоминал и не поставил его своей рукой на мою воображаемую полку, совсем не ощутил в себе для этого охоты.
Мы зашли к себе, где Антон оставил книги и взял гитару, а затем – к девушкам.
Уже в сумерках, насобирав под луной и звёздами сучьев, мы разожгли костёр на пригорке рядышком с селом. Столом нам послужила глыба, состав которой по недостатку света невозможно было определить. Среди крупных изломов её поверхности ёмкость с жидкостью надо было устанавливать осторожно.
Антон завернул рукава курточки до середины предплечья и взялся за гитару. Он играл и пел, Светлана с Натальей ему подпевали. Вика и я только слушали. К концу дня она, должно быть, устала быть хохотушкой. Мы с нею сидели друг против друга, через костёр, и как будто дрожали и изгибались друг вокруг друга в горячих всходах воздуха наши взгляды.
Чайная наливка чем-то походила на сладкий крепкий чай – только обжигала горло в другом роде и возбуждала по-другому и вкус меняла иначе, когда встречалась с шоколадом на зубах.
– Вот чем на всю жизнь запомнится Вершино-Рыбное, – проговорила Светлана.
– Да, – отозвался Антон, – на склоне лет нальёшь себе «Чайной», откусишь «Пикантного» – и будто опять молодой, у костра…
«Ну, перестань, не надо про Париж», – пел Антон, и я знал, что Юрий Кукин придумывал эту песню в таких же кудыкиных горах, что и чернеющие там вдалеке, и что скоро и нам придётся насладиться тоской по дому. «Первым к Вам войдёт отчаянье», – пел Антон, и я чувствовал, что и ко мне, в очередь после Кукина, оно когда-нибудь придёт и я не буду знать, куда мне с ним деваться. «Мне твердят, что скоро ты любовь найдёшь», – пел Антон, и, глядя, как струящимся жаром неизменно отклоняются от моего взгляда глаза подруги, я думал о том, что эта песня была придумана Визбором в утешение таким, как я. В репертуаре моего смешливого однокурсника не было ни одной шутливой песни, и почему-то это меня не удивляло.
Стоило заколебаться струнам, Светлана делалась грустна и подолгу не сводила глаз с огня, шевеля угли хворостиной. На нас с Антоном она мало глядела, но – как-то похоже на её наблюдение за нами во время колотьбы дров – я чувствовал, что это предназначено ему, а на меня она не смотрит заодно. Когда же Антон оставлял гитару, Светлана оживлялась и становилась разговорчивой. Она была при чайнике и предупредительно наполняла наши кружки. Это натолкнуло меня на одну остроту, которую я осмелился высказать не сразу.
Нечаянно выяснилось, что муж Светланы – мой земляк,