Мы долго в оцепенении сидели на тротуаре, не имея сил шевельнуться. Юля, обняв Валю за шею, дремала. Придя в себя, я, заново переживая происшедшее, с еще большей силой чувствовала свою вину. «Что же за день сегодня такой ужасный? Утром трамвай на зеленый свет отправился. Секундой бы раньше – и я осталась бы без ноги. А сейчас за Юлечку сердце чуть не оборвалось», – размышляла я с грустью. Домой шли молча. Потом Валя тихо произнесла: «Нельзя отправлять вагон, не посмотрев на дверь».
От ее слов стало немного легче, но испуг еще долго сжимал сердце. Противно дрожало в животе, гудела голова.
ЮНОСТЬ ДЕДА
– Бестолковая молодежь пошла! Вам бы только гонять по улицам, – бурчал дед, ворочаясь на постели.
– А что нам еще делать? – удивилась я. – Вы же сами говорили, что дети должны больше двигаться и свои эмоции выплескивать: кричать, песни петь. Вы ребенком не бегали по улицам? Занудой были?
– Меня в твоем возрасте мать отдала в Воронеж «мальчиком» в Центральный ресторан.
– Что значит «мальчиком»? – не поняла я.
– «Мальчиком на побегушках» служил. Отец из армии не вернулся. Мать не могла прокормить четверых.
– И что вы делали там?
– Разносил по городу пакеты. Посуду мыл, водку подносил. Спал в кладовке на топчане. Бывало, и ночью поднимали, если срочно кого-то обслужить надо. А чуть зазеваюсь – подзатыльник. Зато сытно. Одежду, обувь сразу дали. Не позорить же заведение лаптями?! Пиджак с блестящими пуговицами у меня был. А весной и осенью на неделю в деревню возвращался матери по хозяйству помочь. Договор такой был. После города у матери было голодно, и работа по хозяйству казалась тяжкой. С радостью в город возвращался. Малый я был шустрый, всему обучался быстро, обхождение с людьми понял. Копеечки заработанные собирать стал. Матери отдавал. Помощником себя почувствовал. Втянулся в жизнь ресторанную. Не жизнь, а сплошной праздник. Особенно Рождество и Новый год мне памятны. Наряжали меня, заворачивали в огромный ковер, клали на шкаф, а когда двенадцать часов било, ковер падал, разворачивался, я из него выскакивал и возвещал начало нового года. Петь и танцевать выучился. В общем, на все руки мастер был. А в деревне мать спину гнула на злющего помещика. Он порол до полусмерти каждого, кто, как он считал, провинился перед ним. И сыновья у него такие же были. Как-то вернулся домой, мне уж тогда лет тринадцать было, а мама лежит, стонет. Вся спина исполосована. Взвился я от злости, схватил ухват и помчался на барскую усадьбу. Думаю, голову сволочуге размозжу. Подскочил к ограде, а у входа псы огромные. Понял, что с дуру бежал. А злость не проходит. Побрел через поле домой. Гляжу, сыны барина под копной храпят. Кони рядом пасутся, пофыркивают. Тишь стоит. Солнце печет. Запахи ядреные ноздри щекочут, будоражат душу. И взбрело мне в голову хоть чем-нибудь насолить барчукам. Подполз потихоньку к их телеге,