Стул, стол. На этой благостыне
Гора оружий тихий звон
Разносит, как загробный стон.
Вдоль стен – фигуры в одеяньях.
Дороги дальней тяжкий знак —
Усталость в их видна чертах,
И сон невидимым лобзаньем
Дух некоторых превозмог.
А кто не спал, тот на порог
Взгляд изумленный устремил.
В углу, в тени густой стропил
Сидел их главный; он вослед
Поднялся, сбросив рваный плед,
Которым плечи прикрывал.
Высок и строен, он стоял
В одежде воинской простой.
Он ждал, когда в приют глухой,
Жилищем изумясь таким,
Их гость ступил за часовым.
Вот приглушенный разговор:
«Я к вам, милорд». – «С каких же пор
Герольд шатается в лесах?
А свита где?» – «Там, на холмах,
За четверть мили, за рекой.
Но все забудьте. Здесь я свой,
Я в безопасности, ведь так?»
Он смех услышал: «Вот чудак!
Ведь ты из Франции, ты здесь
Давно уж не был?» – «Так и есть.
Я весть везу, я не один.
Я к вам проездом, господин».
«Ну что ж, послушаем гонца».
Герольд поднялся, но рука
Как камнем усадила вновь:
«Потише. Не мути здесь кровь
И души молодцев моих.
Давно полночный час затих,
И бой нам предстоит с зарей.
Про что, герольд, рассказ же твой?»
«Милорд, рассказ про Эсплешен».
Главарь вскочил. Унынья плен
С него как плащ ночной упал.
«Про Эсплешен?! – он чуть сказал. —
Мой милый, весть из-под Турне?»
«Из Фландрии, – и как в огне
Герольд поднялся. – Человек
Не видел то, что я вовек
Забыть не в силах. Я считал,
Что много на земле видал.
Я видел битвы под Камбре.
В Эклюзе на залива дне
Английский Лев суда топил —
Я на французском судне был
И без доспеха выплыть смог.
Но, господин, мой лен в залог —
Картины я не зрел иной,
Чем та, как над Л’Эско волной,
В прохладной свежести долин,
Два лагеря один в один
Снимались. Брали кладь, шатры,
Валили толстые шесты,
И войска становились в строй.
И помню я, рядом со мной
В толпе француз старик стоял
И, шапку сняв, он мне сказал:
«Вглядися в этот шум и звон.
Ты, сын мой, смену зришь времен!»
«Так снялся лагерь под Турне?
Иль город взят при ясном дне?»
«Нет, город ныне цел стоит.
А войск туда пришедших щит
Уже распался по домам,
И каждый в край родимый сам
С своею частию спешит.
Как уезжал я в ночи вид,
Из Ипра ополченья шли.
Брабандцы ж первые ушли
В тот день, как сложен договор».
«Так значит – мир! С каких же пор?!»
«Уж двадцать дней», – герольд сказал
И свиток главарю отдал.
«В часовне писан договор».
«Кто был там?» – «Весь французский двор:
Епископ Льежский, Ян Слепой,
Брат короля и, гнан толпой,
Людовик Фландрский, и она…»
«Да кто?..» – «Графиня Валуа,
Мать графа юного Эно».
«Понять мне это мудрено!
Что женщине вдруг делать там?»
«Милорд, да все ее делам
Мир долгожданный заключен.
Лишь с рыцарем одним вдвоем
Она собрала всех господ.
И каждого из них вразброд,
Моля, просила уступить.
Но мне, милорд, ли говорить!
Епископ Линкольнский в слезах
Ей там внимал. А наш Маркграф..,
Брабантский герцог, Жан Эно,
И герцог Гельдернский Рено…
Ну, словом, весь британский цвет
Графине вдовствующей в ответ
Не мог и слова произнесть.
Три дня мы ждали мирну весть,
И наконец, под