Я расправляю плечи, как учила нас тренер Лариса Ивановна: максимально выпрямив спину, так чтобы между позвоночником и входной дверью невозможно было просунуть даже мизинец. Медленно вдыхаю теплый, домашний воздух, а сама в мечтах уже на паркете: летящее бальное платье, все в ровненьких рядах страз и маленьких бусин, колышется в такт венскому вальсу. Я выразительно отклоняю корпус: вот мы кружимся, но зрителю всегда видно мое лицо, так принято в танцах – невежливо поворачиваться к залу затылком. Я вытягиваю каждый пальчик в белоснежной длинной перчатке, улыбаюсь, а Олег… Мысль мою обрывает резкая волна боли, от ягодицы она разливается к самой ступне, а оттуда бежит обратно. Рухнуть задницей прямо на подъездный бетон! Размечталась, кулема: «Попов… Токио». Теперь сколько не растирай, а синяк все равно неделю-две не сойдет. Ну, сама дура, не реви – закрывать нужно дверь, когда входишь.
Мать
Понедельник, 19 июня, день
– Зачем ты сюда-то пришла? – Тамара, повернувшись, вскрикнула, отчего гул прошелся по всей подъездной клетке, и, не найдя другого выхода, упал по пролету на нижние этажи. Не ожидала. Логично не ожидать прихода кого-то, с кем не виделся несколько лет. Но если бы я не окликнула ее сейчас, она бы открыла дверь и зашла домой, не заметив меня. Пришлось бы звонить, ждать пока откроет или как тогда, разговаривать через дверь, периодически улыбаясь в сторону соседских дверных глазков, переходя на шепот.
– Тома, подожди, с ней что-то случилось. Её, похоже, обокрали. Где она сейчас, ты знаешь? – я, как могу, стараюсь сделать голос мягче, но этот Тамарин взгляд… оценивающий, высокомерный, он что-то щёлкает внутри, и я моментом закипаю. Никто не может вывести меня так, как это делает она, одним только взглядом. От обиды, хотя, буду честна, не только от неё – я все гуще краснею. Кровь, подогретая вином, разливается на лице в самый неподходящий момент. Она ударяет в нос, и течет ниже,