30 янв., среда.
Сессию все-таки сдал, не знаю, как. Долго ничего не записывал, гробил время на подготовку. Мне нужна эта гребаная стипендия, хоть смех один, а не деньги. За квартиру уже долг висит. Да и просто – лишний раз доказать себе, что могу мобилизоваться, если нужно. Кое-кто сомневается – узнал случайно. В гараже у ребят. Понятно, меня после возвращения из Питера за человека не считают, надо как-то реабилитироваться. Теоретически надо, а практически до лампады.
Мутч до сих пор у меня, хотя я его почти не вижу. Он не знамо где шатается. Не говорит ни о чем, не делится проблемами. Я бы выслушал, может, легче стало бы нам обоим.
Моя квартира (живу я здесь почти полгода) раньше была похожа на проходной двор: постоянно толпились друзья по группе, иногда Линда заходила. Мы играли, когда не хотелось идти в гараж, или просто пили чай, болтали и слушали музыку. Кто-то приносил что-то новенькое или откапывал легендарное старье. Нам было весело вместе, мы знали друг друга с музыкальной школы. Данчер, самый старший, ему сейчас двадцать пять.
Почему мой дом опустел? У всех каникулы, есть время. После нового года никак не соберемся, а потом, после сессии?
31 янв., четв.
Утром приехала мама. Ясно, кто дал ей адрес… В конце концов, именно она помогла мне найти эту халупу. Я не понял своих чувств: то ли рад ее видеть, то ли не очень.
Мама прошлась по комнате, оглядываясь на увешанные плакатами стены. Они выполняют не только привычное назначение, но и чисто эстетическое – прикрывают выцветшие обои.
– Почему бы тебе не вернуться домой?
– Мам, не начинай, – буркнул я и пошел ставить чайник.
Мама последовала за мной на кухню и села за шаткий стол-книжку.
– Деньги есть?
– Есть.
Мы говорили о всяких мелочах, обо всем, что служит для поддержания так называемого разговора.
– Играешь с ребятами?
Я кивнул.
– А концерты?
– Это непросто, мам.
Концерт был много лет назад, но мама не пошла тогда посмотреть на меня. Это было незадолго до того, как я ушел из дома. Данчер хлопотал об организации. Он у нас старшой. К тому же, у него связи в обществе. Когда он обо всем договорился, мы напились на радостях, а потом, протрезвев, стали репетировать, как проклятые. Я помню, как сказал родителям об этом событии, как меня распирало от счастья. Я даже подумал, что они изменят свое отношение к музыке и ко мне, узнав, что я могу чего-то добиться.
Папа промолчал, мама кивнула и угукнула. Они оказались заняты именно в этот вечер, никак не могли уделить мне жалкие полчаса. Мы выступали в сборной солянке, о большем и не мечтали. Конечно, им не хотелось