Я и тот мальчик, которого я не помню, регулярно занимались подсиживанием. Вернее, высиживанием. Темпераменты у всех разные. И кто-то берёт натиском и штурмом. Кто-то берёт напором. А кто-то измором. Вот мы с тем мальчиком пытались брать всех измором. И еду, и нашу строгую наставницу, и родителей. Пытались. Но всё было напрасно. Наша тактика не срабатывала. И не действовала. Ни на еду, ни на нашу мучите… в смысле, воспитательницу. И еда, такая мерз… в смысле, такая здоровая и полезная еда, продолжала и дальше оставаться нетронутой и медленно остывать, черстветь и покрываться коркой равнодушия. А что ещё ей оставалось делать, раз уж не смогла она зажечь в несчастных детях горячих ответных чувств? Чужое равнодушие – оно ведь тоже расхолаживает. А чужая нелюбовь замораживает. Замораживает всё то хорошее, что было вначале. Поэтому всё свежее черствеет. Всё мягкое грубеет. Горячее становится холодным. Желтеет зелёная листва. Засыхают нежные цветы. И гаснут чувства.
Так вот и каша. Черствела и застывала.
Дальше я уже не помню, как развивались события. Всё как в тумане. Память сохраняет лишь кусочки, лишь обрывки воспоминаний. Это уже потом из этих кусочков, как в мозаике, выстраиваем мы полную картину. Полную и целостную картину ушедших событий… Реставрируем, воссоздаём ход событий с привлечением уже не только памяти, но и иных составляющих нашего интеллекта.
Если подумать, то, скорее всего, наша тактика – моя и того мальчика, приводила всё-таки к успеху. Хоть иногда, но приводила. Потому что у воспитательницы, подозреваю, тоже была семья и она, думаю, тоже спешила к своей семье по вечерам. А потому, в конце концов, она с превеликим облегчением сдавала нас с рук на руки нашим родителям и снимала с себя всякую ответственность. Ещё она была всё-таки живым человеком, а не роботом. И у неё, как и у всякого живого человека, иногда заканчивалось терпение. Так что нас с тем мальчиком всё же отдавали родителям, прекращая обоюдные пытки ко всеобщей радости. Да и пытки были даже и не обоюдные, а и не знаю, как их назвать, но страдающих с каждой из сторон было явно больше двух, ведь надо учесть ещё и наших родителей. Которые сиротливо стояли в коридорчике, уставшие после работы и терпеливо и покорно переминавшиеся с ноги на ногу в ожидании того счастливого момента, когда можно будет, наконец, забрать их бестолковых чадушек и поспешить с ними в такие тёплые и уютные дома.
Вот такие невесёлые воспоминания о манной каше и какао были у меня ещё очень и очень долго. И мучали меня время от времени.
Молоко без пенки и чай без сахара
Я вам устрою сладкую жизнь!
Шапокляк
Я всю жизнь смотрела искоса на людей, которые любили молоко. И добровольно его пили. Пили и нахваливали. А потом я разгадала их секрет! Они, оказывается, пили не кипячёное молоко. Они пили пастеризованное. Которое обладало удивительным вкусом! И которое я распробовала слишком поздно.
Уже во взрослом возрасте