В общем-то, ничего страшного не происходило: просто Богдан отказывался выходить из дома, почти не ел, практически не спал, и не делал ничего, только без конца терроризировал окружающих своим нытьем по поводу того, что он никому не нужен и что никто его не любит, а те, кто находится рядом, наверняка держатся за него только или из-за денег или из жалости. В остальное время Алиса очень терпимо относилась к нему, но в такие периоды действительно с трудом переносила его общество, потому что из активного и уверенного в себе человека, всегда знающего чем себя занять, он превращался в жалкого нытика, выносить общество которого и правда можно было только за приличную плату.
И тем не менее именно в моменты его кризисов с ним приходилось проводить больше всего времени. Он требовал к себе постоянного внимания: его тянуло на бесконечные выяснения отношений, выпытывание признаний, на самокопания и самобичевания. Даже когда Алисы не было дома, он звонил ей в десять раз чаще, чем обычно, и не дай бог, если ей случалось опоздать и придти домой позже обещанного – количество нытья и придирок увеличивалось втрое, и можно было забыть о себе не только на весь вечер, но и на ночь, а чаще и на весь следующий день.
Алиса допоздна просидела с Богданом в бельевой. Принесла туда подушек, набросала их прямо на пол. Он, как всегда, заставил лечь ее к нему на колени, распустил ее длинные волосы, которые она обычно собирала пучком на затылке, и перебирал густые рыжие пряди, снова и снова повторяя, как ему все надоело и какой он несчастный и что за всю жизнь он не совершил ни одного стоящего поступка. Алисе хотелось принять душ и лечь спать, но она знала, что Богдана нельзя торопить, что если дать ему возможность выговориться, то он успокоится и согласится пойти спать гораздо быстрее, чем если давить на него.
Наконец он сам предложил пойти на кухню.
– Сделаешь мне молоко с медом? – спросил он.
– Конечно.
Перед тем как уйти из бельевой, он вытащил из машинки два постиранных носка и аккуратно развесил их на сушилке для белья.
Потянулись бесконечные дни.
Домой возвращаться не хотелось, но надо было. Вера Павловна потребовала прибавку к зарплате.
– Но вы же понимаете, что такие решения может принимать только Богдан, – сказала ей Алиса, – так что пока он не придет в себя…
Вера Павловна все понимала, но не отстала от нее, пока она не пообещала заплатить ей из собственных денег.
Богдану не было хуже, но и не становилось лучше.
Через месяц такого существования Алисе снова приснился один из ее странных снов.
Она проснулась от тревожности, дрожащей в воздухе. Спрыгнула с подоконника и пошла по темной квартире искать источник беспокойства. Он обнаружился в спальне. Тот самый, большой и теплый,