– Между стременем и землей, милосердия просил я, милосердие обрёл, – истинной христианской молитвы, пели невиновными голосами католические священники мира, уснув на космополитичных фресках, на алтарной стене Сикстинской капеллы …
– La mort, – автоматически сухо, по ошибке своей усталости и врожденной меланхолии, уронил я в ответ.
– Больше – никаких игр, слышишь? Гийом!!!
Пение его модернизированного скрипа эфирных шумов, со всех орбитальных станций мира, разносилось голосом бескультурной эпохи по капсульным улицам неумытого города, оставаясь, все еще, целостным зерном самоуспокоения, лишь в границах динамика моего мобильного аппарата – on-line:
– Никаких бомб, прогулок и развлечений. Незачем больше плавать, Гийом! Я потерял страсть! Слышишь? Лучше вспыхнуть и сгореть дотла, чем сохранить тепло и медленно догореть. Расслабься, Гийом. Больно не будет! Mundi, amor, empathy. По-телефону очень легко врать, Гийом. Иди домой и согреши, расскажи потом своим детям историю, которую можно продать!!!
– Ведь главное здесь – vincere, – также устало, меланхолично, ронял я, мертвые фразы своего миросозерцания, на хрустальную плоскость суицидальных пьес «к Элизе», исчезая в персональных ошибках изначально неверно выбранного мною пути.
Я выключил телефон первым, раньше того, как самому, окунуться в центр безразличия акустических пятисекундных сигналов, тихо добавив, – Vincere aut mori, если быть уж совсем точным.
Улицы Дин-Гонви плачут от одиночества и беспробудного пьянства шахтеров из Шеффилда, и вновь обретенных Великой депрессией – золотоискателей с Аляски, наряженных,