Послышались чьи-то шаги. Я не успела даже обернуться, как руки – о, очень знакомые мне руки – легли мне на плечи. Тихо щелкнула застежка, и на груди у меня с прохладным звоном засияло изящное рубиновое ожерелье с отделкой из гиацинта. Оно было словно создано для этого платья.
– Я знаю, что больше всего вам к лицу рубины, – сказал граф д'Артуа. Он повторил то же самое, что говорил девять лет назад. – Боже, что это за духи! Я всегда сходил с ума от ваших духов. Что это?
– Да простая смесь розы с вербеной, – проговорила я улыбаясь. – Вы же их мне и прислали.
– Значит, свою прелесть они приобретают от хозяйки?
Мы вместе рассмеялись. Наши губы встретились в коротком поцелуе, но, к моему удивлению, граф продолжать не стал и, быстро отстранившись, потянулся за моим плащом.
– Одевайтесь, моя несравненная. Мы уезжаем.
– Разве мы ужинаем не здесь?
– А разве вы забыли, что я приготовил вам сюрприз?
– Надеюсь, – прошептала я, пока он набрасывал мне на плечи плащ, – ужин тет-а-тет не будет так же плох, как обед?
Обед, при всей его изысканности, показался мне отвратительным. Герцог Беррийский, младший сын графа д'Артуа, держался со мной и с Жаном крайне холодно и чопорно; герцог Ангулемский был полюбезнее, но и в нем я не могла заметить особого дружелюбия. Графа д'Артуа поведение его старших сыновей только забавляло. Он будто нарочно уделял все свое внимание Жанно… болтал с ним, расспрашивал о друзьях, шутил, и малыш, даже позабыв о моем строгом взгляде, прямо за столом назвал принца отцом. Епископ Дольский, чувствуя некоторое напряжение среди собравшихся за обедом людей, пытался разрядить его, заговаривая то с герцогами, то со мной, но все мы отвечали невпопад, и он оставил свои попытки. Адмирал Уоррен вообще едва понимал по-французски и был занят лишь едой. А когда с небольшим опозданием к обеду явился сам граф де Шаретт, уже без платка на голове и в приличном костюме, я резко поднялась из-за стола, взяла сына за руку и, сославшись на нездоровье, вышла – так быстро, что Шаретт вряд ли даже успел рассмотреть меня.
Иначе я не могла поступить. Пусть у этого человека были какие угодно заслуги перед белым делом и чин генерал-лейтенанта королевских войск, я не могла забыть, что он вытворял в лесах и болотах. Он был так жесток – в Порнике, в Машкуле… Конечно, к жестокости его располагали обстоятельства тогдашней войны, но я не хотела делить трапезу с подобным вандейским героем.
Карета остановилась у берега моря. Дождь прекратился, но густой влажный туман навис над островом. Начинался прилив. Каким грозно-очаровательным казался теперь каменистый берег, усыпанный серыми валунами, острые скалы и кипящие вокруг них волны, окутанные белыми клубами тумана…
– Мы куда-то поплывем? – спросила я, заметив у берега лодку и двух матросов.
– Да. Видите тот корабль?
На горизонте, примерно в полумиле от берега, освещенное светом луны,