Народ приветствовал меня вставанием.
– Здравствуйте, садитесь, – произнес я.
Народ сел, гремя стульями. Наверное, это была единственная фраза за урок, которую услышали все учащиеся.
Нет, сначала, безусловно, установилась тишина. Единая, неразличимая масса выжидательно и изучающе уставилась на меня множеством глаз. И тут я допустил первую и фатальную для первого урока ошибку – я начал называть фамилии детей по списку журнала, чтобы отметить отсутствующих. В общем, шоу началось.
– Дымкова Таня.
Общий легкий смех.
– Я не Дымкова, а Дымкова.
– Хорошо. Дымкова.
– Я!
– Понял. Заматова.
Смех усиливается.
Недовольный голос: – Я не Заматова, а Заманова.
– Извините. Заманова.
– А чо вы фамильничаете? Я – Галя.
– Хорошо, буду знать. Заманова Галя.
– Нет меня. Ушла я.
Гоготанье.
– Кожин!
– Кто-то услужливо подсказывает: – Вообще-то его зовут Будильник! – Взрыв смеха.
– За Будильника ответишь! – злобно кричит какой-то толстенький парень, действительно похожий на будильник.
– Дзынь, дзынь, дзынь, – слышится в ответ.
Дикое ржание.
Дочитываю до конца список. Последняя безобидная оговорка в фамилии Шибалов вызывает у аудитории какой-то уж совсем несуразно гипертрофированный приступ хохота.
Простое зачитывание списка фамилий ввергло аудиторию в состояние, похожее на предсмертную конвульсию. Я беспомощно и затравленно озираюсь.
Из всей этой массы вдруг выделяется первое человеческое лицо. Это единственное лицо, которое не смеется, а жалостливо смотрит на меня. Это знакомая мне Люся. Как-то я при перекличке ее и не заметил.
Наличие в этом многоголовом гогочущем чудовище знакомого человека мобилизует меня.
– А ну тихо! – ору я. – Ничего смешного и нет. Правда, Люся?
– Правда, – кивает Люся, явно польщенная тем, что я наконец-то узнал ее и обратился к ней за помощью.
– Она у нас дура, – комментирует сидящий за ней Будильник, а затем, для внесения вклада в общее веселье, добавляет: – У нее не все дома, и у нее отец мать убил!
Общий смех обрывается, но Будильник не понимает, что сказал что-то не то, и продолжает ждать заслуженных оваций.
Я не нахожу для него вслух произносимых слов и приказываю:
– Открываем тетради и пишем число – первое сентября.
Наконец-то устанавливается относительная тишина. Многоголовое чудище склонилось над тетрадками и множеством своих рук приготовилось шаркать в тетрадях число и тему урока. Это длилось недолго. Я поворачиваюсь к чудищу спиной и пишу на доске дату. Но всякий дрессировщик знает, что к зверю нельзя поворачиваться спиной – это провоцирует нападение. Тут же раздается смачный и увесистый звук удара книгой о тупой предмет и крик:
– Ты чо, совсем