Головная боль не ослабевала. Болели уши и глазные яблоки. Понимал, что только сон может помочь мне, но он как раз и не шел почти до самого рассвета.
Это была ночь воспоминаний детства, отрочества и юности вплоть до последнего злополучного боя. Воспоминания отвлекали от головной боли, успокаивали, как успокаивают журчанием ручейки, но сон не приходил. Постепенно я переключился с воспоминаний прошлого к логике его. В бессонные ночи легко, а иногда удивительно легко, думается, мысли, словно парят, толпятся и торопят друг дружку, чтобы успеть родиться и прожить коротенькую жизнь от рождения до появления следующей мысли. Однако, это не значит, что во время бессонницы мысли так же случайны, как это бывает со стеклышками в калейдоскопах: течение их, как правило, последовательно и логично; во всяком случае гораздо последовательнее и логичнее, чем это бывает во время дневного бодрствования. Я уверен, что самые значительные открытия совершаются во время ночных бессонниц. В эту ночь я сделал свое, поразившее меня своей очевидностью, невероятное, однако, открытие. Но, чтобы быть понятым, я считаю необходимым самому до конца разобраться со всем передуманным в ту ночь.
Ну, во-первых, воспоминания о детстве.
О раннем детстве я мало что помню, разве только то, что страшно было оставаться одному в квартире, когда отец уходил на работу, а мать – в поход по магазинам за продуктами. Да вот еще…, но это уже не по памяти, а по рассказу счастливых родителей, который они передавали с неизменным юмором каждому, кто еще до того не слышал об этом. Каждый раз, оставшись в квартире, то ли со страху, то ли по привычке, обделывал простынку. После этого на меня находило вдохновение, и я принимался за писание пальцем или ладошкой очередной картины на стене у кроватки – ковриков тогда не было. Само собою, мои картины были сугубо сюрреалистическими, ибо малевал я их не красками, а собственными экскрементами. Должно быть, «картины» мне нравились, потому что, по словам матери (едва она принималась за отмывание стены), поднимал сердитый рев.
Эти события были «заповедной ценностью» нашей семьи. Спустя четыре года у меня появился брат. Конечно же, как и у всякого малыша у него были свои «заповедные ценности» для родителей, но пальма первенства постоянно была моей.
Я очень рано уяснил себе сладость обладания пальмой первенства в семье, с братом обращался постоянно свысока. Основным критерием своей оценки умственных способностей родителей считал их глупость и обращался с ними соответственно, без «китайских церемоний». Они это воспринимали юмористически, пропуская мимо ушей не всегда приятный для слуха «цыплячий» критицизм. Как-то уж так получалось, что чем взрослее я становился, тем очевиднее для меня становилась