Игнатьев уже знал, что многое в Китае – наособицу. Вот и цвет скорби – белый, а не черный. Красный цвет – это цвет бессмертия, красная одежда – одежда господ, а синяя, темная – одежда подчиненных, слуг. Это так же неоспоримо, как и то, что маньчжуры династии Цин пришли к власти и стали управлять Китаем в 1644 году. Это так же незыблемо, как незыблемы девять почетных регалий, девять атрибутов власти, символов удельного князя: экипаж, запряженный конями, парадное платье, музыканты, красные ворота, красное крыльцо дворца, свита, лук и стрелы, топор и секира. Это так же необходимо, как необходимо каждому смертному оставить после себя цветущий сад. Помимо прочих добрых дел, помимо прочих…
Чувствуя, что солнце припекает, Николай сходил за бамбуковым креслом, умостился в тени давно отцветших лип и, раскрыв «Историю торговли», вспомнил слова монаха Бао:
– У каждой вещи свое имя. Назови свирель стрелою, и она захочет убивать.
– Если ей позволят, – возразил Игнатьев.
– Кто? – спросил монах.
– Всевышний, определяющий, кому кем быть.
– Единый во всём?
– Единый во всём.
Бао примолк, взял в руки прутик, согнул его вдвое.
– Крещёным людям легче жить.
– У всех жизнь тяжелая.
– Да нет, – задумчиво сказал монах. – Единое ведет к порядку, а порядок – это благо. Нет хаоса и нет спорных суждений. Жизнь стоит и движется одновременно. – Он снова помолчал и горестно вздохнул, словно пытался уверить себя в чем-то и не смог. Он сидел, опершись на посох, и отрешенно смотрел вдаль. Сидел так тихо, неподвижно, затаенно, что казалось, не дышал, а если и дышал, то непонятно, каким образом. Он был, и его не было. А то, что всё ещё имело его облик, служило лишь напоминанием о нем. Где был он, где блуждал, что возрождал своим духом, что умерщвлял одной лишь мыслью? Вольной волей? Не узнать. Старик был странен и загадочен необычайно. Николай подумал, что всем нам встречаются однажды люди, как бы не такие, как вокруг или мы сами. На их лицах – печать иных знаний, в глазах печаль и умиротворенность… но не наша умиротворенность, не земная, привычная, какую можно встретить в глазах благопристойно пожившего старца или древней сказительницы русских былин в окружении малых детей, а совсем особенная, поистине запредельная. Эти люди движутся в покое. И мы это чувствуем. Чувствуем и оторопь берёт: да с нами ли жизнь наша протекает? С нами ли сбывается всё то, что происходит повседневно? Или это лишь сновидность бытия, кажущаяся реальность? Мы закрыли однажды глаза и уже никогда не откроем, а эти люди знают, что мы спим, и силятся нас разбудить, но мы ещё плотней сжимаем веки…
– Чучело репейное! – громко сказал камердинер Дмитрий Скачков рядовому Шарпанову, который помогал ему рубить дрова. – Китай-хан супротив цыськиной лютости сопля!
Игнатьев улыбнулся. Богдыхана