Палач взмахнул плетью в очередной раз, но тот, кого перепуганный жирный мясник назвал «сеньор Перуцци», поднял руку, и удара не последовало. Рефлекторно напрягшийся и втянувший было голову в плечи узник расслабился и, повиснув на руках, попытался оглянуться.
– Ну? – лаконично спросил Перуцци.
– Это вы… – прохрипел несчастный. – Чего ж вам еще?.. Я дал, дал свое неправедное согласие!.. Я предал свое слово! Вы не добились бы этого пытками, но ваша угроза расправиться с Бьянкой и ее несчастным отцом… – голос Ладжози сорвался, и он замолчал. Затем продолжил спокойнее: – Я согласился. Отчего же эти исчадия ада снова бьют меня?!
– Чтобы укрепить вас в этом решении. – Перуцци опустил руку. – Отвяжите его.
Минуту спустя несчастный рухнул на пол у его ног.
– Встаньте, – приказал Перуцци.
Узник, мужчина средних лет, даже, скорее, молодой, пошатываясь, поднялся на ноги.
– Сеньор Ладжози!.. – выпучив глаза, прошептал толстяк, узнав пленника. – Так вы живы?! А говорили…
Но очередной болезненный укол кинжала в седалище заставил его охнуть и замолкнуть. С трудом ворочая руками, узник убрал с глаз прядь давно не стриженных спутанных волос и смерил своего мучителя почти дерзким взглядом.
– Итак, маэстро Ладжози, вы готовы?.. – скорее утверждающе, чем вопросительно произнес Перуцци.
– Да. Да, дьявол бы вас побрал, – и при этих словах остатки воли, до того еще державшиеся на красивом, но изможденном лице узника, померкли, сменившись отчаянием, и по щекам его поползли слезы бессилия.
– Спасибо за хлопоты, – криво усмехнулся Перуцци. – Дьявол обязательно прислушается и последует вашему совету.
Монахи вновь загоготали, а сеньор Перуцци, поправив на голове феску, приказал палачам:
– Поставьте мольберт сюда. А ты, – кивнул он одному из монахов, – достань ошейник и посади досточтимого сеньора Ладжози на цепь, подобно псу. Но смотри, чтобы он не издох от удушья. Ты же, – обернулся Перуцци к толстяку, – готовь свою душу. Скоро она отправится в преисподнюю, чтобы встретиться там с господином нашим. Передай ему наше почтение…
Мясник жалобно хлопал глазами и кусал губы, все еще надеясь на пощаду. Но монах с кинжалом вышел из-за его спины, и толстяк, узрев его устрашающих размеров лезвие, сипло взвизгнул…
Ладжози без сил опустился на колени. Дмитрий увидел, как монах, в руке которого был кинжал, быстрым движением вспорол сверкнувшим в свете факела лезвием тонкий белый шелк рубахи толстяка. Бледное, непомерных размеров уродливое брюхо, свисая, прятало от взоров детородные органы. Толстяк побелел, поперхнулся и перестал визжать. Глаза его округлились, напряженно следя за тем, как кинжал переходит из рук монаха к Перуцци.
Те двое, что минуту назад водворили перед Художником мольберт с холстом, теперь затянули мрачную песнь, точнее – заклинание, на странном, словно бы лающем, языке. Перуцци поднял нож высоко над головой и обрушил его на лоснящийся бурдюк