Илья Артамонов возвратился домой весёлый, помолодевший, он подстриг бороду, ещё шире развернул плечи, глаза его светились ярче, и весь он стал точно заново перекованный плуг. Барином развалясь на диване, он говорил:
– Дела наши должны идти, как солдаты. Работы вам, и детям вашим, и внукам довольно будет. На триста лет. Большое украшение хозяйства земли должно изойти от нас, Артамоновых!
Пощупал глазами сноху и закричал:
– Пухнешь, Наталья? Родишь мальчика – хороший подарок сделаю.
Вечером, собираясь спать, Наталья сказала мужу:
– Хорош батюшка, когда весёлый.
Муж, искоса взглянув на неё, неласково отозвался:
– Ещё бы не хорош, подарок обещал.
Но недели через две-три Артамонов притих, задумался; Наталья спросила Никиту:
– На что батюшка сердится?
– Не знаю. Его не поймёшь.
В тот же вечер, за чаем, Алексей вдруг сказал отчётливо и громко:
– Батюшка, – отдай меня в солдаты.
– К-куда? – заикнувшись, спросил Илья.
– Не хочу я жить здесь…
– Ступайте вон! – приказал Артамонов детям, но когда и Алексей пошёл к двери, он крикнул ему:
– Стой, Олёшка!
Он долго рассматривал парня, держа руки за спиною, шевеля бровями, потом сказал:
– А я думал: вот у меня орёл!
– Не приживусь я тут.
– Врёшь. Место твоё – здесь. Мать твоя отдала мне тебя в мою волю, – иди!
Алексей шагнул, точно связанный, но дядя схватил его за плечо:
– Не так бы надо говорить с тобой, – со мной отец кулаком говорил. Иди.
И, ещё раз окрикнув его, внушительно добавил:
– Тебе – большим человеком быть, понял? Чтобы впредь я от тебя никакого визгу не слыхал…
Оставшись один, он долго стоял у окна, зажав бороду в кулак, глядя, как падает на землю серый мокрый снег, а когда за окном стало темно, как в погребе, пошёл в город. Ворота Баймаковой были уже заперты, он постучал в окно, Ульяна сама отперла ему, недовольно спросив:
– Что это ты когда явился?
Не отвечая, не раздеваясь, он прошёл в комнату, бросил шапку на пол, сел к столу, облокотясь, запустив пальцы в бороду, и рассказал про Алексея.
– Чужой: сестра моя с барином играла, оно и сказывается.
Женщина посмотрела, плотно ли закрыты ставни окон, погасила свечу, – в углу, пред иконами, теплилась синяя лампада в серебряной подставе.
– Жени его скорей, вот и свяжешь, – сказала она.
– Да, так и надо. Только – это не всё. В Петре – задору нет, вот горе! Без задора – ни родить, ни убить. Работает будто не своё, всё ещё на барина, всё ещё крепостной, воли не чувствует, – понимаешь? Про Никиту я не говорю: он – убогий, у него на уме только сады, цветы. Я ждал – Алексей вгрызётся в дело…
Баймакова успокаивала его:
– Рано тревожишь себя. Погоди, завертится колесо бойчее, подомнёт всех – обомнутся.
Они беседовали до полуночи, сидя бок о бок в тёплой